Что ж, карты на стол. Она убила этого человека. Ну конечно же убила. Убила человека. Убила человека, который зарезал трех проституток и шел на нее с ножом… Лишила его жизни. Ее первая пуля угодила ему в грудь и швырнула к кровати. Она выстрелила еще раз и попала в плечо, это круто развернуло его, а потом Эйлин произвела третий выстрел, в бок, швырнувший тело на кровать… Тогда и она не могла понять, почему стреляла и стреляла в безжизненное тело, видя, как кровь хлещет по спине, и все время приговаривая:

— Я же дала тебе шанс, дала тебе шанс…

До тех пор, пока не израсходовала все патроны. Карин Левковиц потребовалось много времени, чтобы помочь ей понять — почему.

— Я убила его в октябре.

— Не в этом году?

— Нет, в октябре прошлого года. В Карнавальную ночь.

«Маска, кто ты? — подумала Эйлин. — Я же дала тебе шанс… Я же дала тебе шанс… Но дала ли?»

— Почему вы наблюдаетесь у доктора Левковиц?

Интересно, знаком ли он с Карин лично? И вообще, знают ли в этом городе все психиатры друг друга? А если так, обсуждал ли он с Карин то, о чем они говорили в течение последних месяцев?

— Я вижусь с Левковиц, потому что у меня проблемы с огнестрельным оружием. Я бы назвала это застенчивостью.

— Ага, — хмыкнул он.

— Я не хочу, чтобы у меня возникла необходимость убить еще кого-нибудь.

— Понятно.

— И не хочу больше быть подставой, наживкой. Эта работа дисквалифицирует полицейского из отряда спецназначения.

— Могу себе представить.

— Кстати, — заметила она, — я не в восторге от психиатров.

— Ну что ж, счастье, что я всего лишь Психолог, — сказал он, улыбаясь.

— Это одно и то же.

— Но вы же любите Карин?

— Да, — сказала она и, помолчав, добавила: — Она мне очень помогла.

«Надо оставаться в рамках, не перехлестывать», — тут же подумала Эйлин.

— Как именно она вам помогла? — спросил Гудмэн.

— Ну, существуют ведь и другие проблемы, помимо работы.

— Давайте сделаем так: в первую очередь поговорим о проблемах, связанных с работой.

— Я уже только что вам сказала: не хочу очутиться в ситуации, когда опять придется кого-нибудь убить.

— «Кого-нибудь убить». Хм.

— Ну, вообще, стрелять, убивать.

— Для вас это одно и то же?

— Если на вас нападают и у вас есть считанные секунды на размышление, то разницы нет. По- моему.

— Должно быть, очень страшненько.

— А это и было страшно.

— И вам до сих пор страшно?

— Да.

— Очень страшно, мисс Берк? Или — как?

— Очень.

«Теперь-то чего скрывать». Карин освободила ее от комплекса скрытности.

— Ага, очень. Потому что вы убили этого человека?

— Нет. Потому что меня изнасиловали. Я не хочу, чтобы меня опять изнасиловали. Убью любого, кто попытается это сделать. Вот я и не желаю быть… Словом, постоянно попадать в ситуацию, когда кто-нибудь попытается меня изнасиловать; при одной мысли об этом меня охватывает ужас. Ведь тогда придется убить насильника, а это… меня и приводит в ужас, я так думаю. Снова убить кого-то? Ну уж нет.

— Получается нечто вроде порочного круга, так?

— Если я останусь в спецназе, то — да.

— Поэтому вы и пришли к мысли о работе в бригаде заложников.

— Ну, это мысль Карин. Она сказала, что я должна все обговорить с вами. Все пересмотреть заново.

— Но только не убийства. Уж это точно, — заметил Гудмэн и снова улыбнулся. — А теперь поговорим об этих, как вы их назвали, других проблемах. Не связанных с работой.

— О, они весьма личного характера.

— Согласен, но иметь дело с бригадой заложников тоже носит личностный характер.

— Это я понимаю. Но не понимаю другого: чем и как связаны мои интимные затруднения с…

— Знаете, — сказал Гудмэн, — я недавно беседовал с детективом, проработавшим десять лет в бригаде по борьбе с наркотиками. Порой приходится беседовать с людьми весь день. В этом ремесле запас прочности подвергается огромному давлению. И это понятно: стрессы, без конца стрессы. Если начальнику отделения и мне удается продержать хорошего «говоруна» на посту несколько месяцев, это, поверьте, очень большой срок. Как ни крути, детектив, которому приходится «убалтывать» наркодилеров, их люто ненавидит. Он их всех в гробу видит. Вот я и спросил такого: что он будет делать, доведись ему иметь дело с наркодилером, который вдобавок захватил заложников. Он сказал, что попытается спасти их от смерти. Я полюбопытствовал: кто, на его взгляд, важнее — заложники или «наркоша». Он ответил, что заложники… Убил бы он «наркоту», чтобы освободить захваченных? Да, сказал он, не колеблясь, убил бы… И вот тогда я заявил ему без обиняков, что он для работы в такси бригаде не годится.

Эйлин посмотрела на Гудмэна.

— Так с какими же именно личными проблемами вы боретесь? — спросил он.

Она пришла в замешательство.

— Если вы не хотите отвечать…

— В ту ночь, когда я убила Бобби… Так звали того парня, Бобби Уилсон. Так вот, в ту ночь, когда я его застрелила, меня подстраховывали двое коллег. Но мой друг…

— Это он — «личная проблема»? Ваш друг?

— Да.

— Пожалуйста, объясните чуть подробнее.

— Он вбил себе в голову, что если бы он меня подстраховал, то результат операции…

— Подстраховал?

— Он полицейский. Простите, я должна была сразу сказать об этом. Он детектив из Восемьдесят седьмого.

— Как его зовут?

— А зачем вам это знать?

— Да просто так.

— Словом, он почти сразу же самовольно подключился к той операции, получилась путаница, я лишилась своих ангелов-хранителей, и таким образом мы оказались один на один с Бобби. И его ножом, разумеется.

— И вы убили Бобби.

— Да, он оказался в слишком опасной близости.

— Вы ставите это в вину вашему другу?

— Вот над этой проблемой мы как раз и бьемся.

— Вы и доктор Левковиц?

— Да.

— А если исключить Левковиц? Скажем так: вы и ваш друг. Вы с ним это обсуждаете?