— В январе.
Я подошел к столу истца. На столе сидели два почти одинаковых игрушечных медвежонка. Тот, которого я взял, был девятнадцати дюймов высотой. Тот, который остался сидеть на столе, был на дюйм ниже. Оба они были плюшевыми. У каждого на шее висели очки на золоченой цепочке.
— Ваша честь, — спросил я, — могу я обозначить этот предмет как первое вещественное доказательство истца?
— Можете.
— Мисс Камминс, — сказал я, — вы узнаете этот предмет?
— Да.
— Что это такое?
— Это мягкая игрушка, которая называется Глэдли Косоглазик. Я придумала ее, запатентовала, и зарегистрировала торговую марку.
— Я предлагаю считать этого медведя вещественным доказательством, ваша честь.
— Возражения будут?
— Никоим образом, — подал голос Бреккет. — Суть наших разногласий заключается в том, что этого медвежонка придумала не мисс Камминс.
— Принято к сведению.
— Мисс Камминс, внешний вид этого медвежонка придуман вами?
— Да, мной.
— Известно ли вам, существовала ли до вашего медвежонка другая игрушка, которая называлась бы Глэдли Косоглазик?
— Насколько мне известно — нет.
— Вы зарегистрировали торговую марку Глэдли Косоглазика?
— Да.
— Ваша честь, могу я обозначить этот документ как второе вещественное доказательство истца?
— Обозначайте.
— Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Вы его узнаете?
— Да. Это регистрационный сертификат на Глэдли.
— Вы, конечно, имеете в виду медвежонка Глэдли?
— Да, я имею в виду медвежонка Глэдли Косоглазика. Косящие глаза — его уникальная отличительная черта. Так же, как корректирующие очки. Они являются неотделимой частью его товарного облика.
— Ваша честь, я предлагаю считать этот сертификат вторым вещественным доказательством.
— Возражения будут?
— Нет.
— Ваша честь, могу я также представить на рассмотрение суда следующий документ?
— Обозначьте его как третье вещественное доказательство истца.
— Мисс Камминс, посмотрите на этот документ. Что это такое?
— Это авторское свидетельство на Глэдли.
— К свидетельству прилагаются какие-либо рисунки?
— Да, конечно.
— И они в точности изображают внешний вид вашего медвежонка?
— И его очков.
— Ваша честь, я предлагаю считать авторское свидетельство и прилагаемые к нему рисунки еще одним вещественным доказательством.
— Возражения будут?
— Нет.
— Мисс Камминс, — сказал я, — как бы вы описали Глэдли?
— Это косоглазый медвежонок с большими ушами, глупой улыбкой и очками, которые можно на него надевать.
— И все эти элементы его внешности придуманы вами?
— Да.
— А что, в мире нет других игрушечных медвежат с большими ушами?
— Есть. Но они не похожи на Глэдли.
— А с глупой улыбкой?
— Да сколько угодно! — воскликнула Лэйни и изобразила эту самую глупую улыбку, заставив, в свою очередь, судью Сантоса заулыбаться — тоже довольно по-дурацки, надо заметить. — Но они тоже не похожи на Глэдли.
— А существуют ли другие косоглазые игрушечные медвежата?
— Насколько мне известно — нет.
— Тогда защищенные свидетельством об авторском праве косящие глаза вашего медведя являются его уникальной особенностью.
— Да.
— Как и имя, присвоенное ему в торговой марке.
— Да.
— А его очки? Существуют ли другие медвежата, которые носили бы очки?
— Возможно, но не такие.
— А чем эти очки отличаются от остальных?
— Они исправляют его косоглазие.
— Подобных очков не имеет никакой другой игрушечный медвежонок в мире?
— Ни один, насколько мне известно.
— Когда вам впервые пришла идея сделать такого медвежонка?
Наконец-то она появилась.
Точнее, появилась ее машина, темно-зеленый «шевроле», здорово напоминающий серый «форд» Уоррена, — точно такой же неприметный. Он медленно выбирался со стоянки, словно песчаная акула. Она посмотрела по сторонам и повернула вправо. Уоррен подождал, пока «шевроле» скроется из вида, потом посмотрел на часы. Без десяти десять.
«Дадим ей еще пять минут», — подумал он.
Лучше убедиться, что она не забыла дома какую-нибудь фигню и не захочет за ней вернуться.
По словам Лэйни Камминс, в Калузе до сих пор существуют тупички и переулки, попав в которые, можно подумать, что время потекло вспять. Ее дом вместе с примыкающей к нему студией стоял как раз в одном из таких переулков. Именно так должна была выглядеть Калуза — а на самом деле и вся Флорида, — в сороковые-пятидесятые годы.
Я никогда не считал Калузу тропическим раем. Даже весной, когда все вокруг цветет, здесь не наблюдается такого буйства красок, как, скажем, на Карибских островах. На мой взгляд, преобладающим цветом в Калузе является отнюдь не зеленый, а бурый, как будто трава, кусты и деревья покрыты изрядным слоем пыли. Даже бугенвилия и гибискус кажутся какими-то вялыми и блеклыми по сравнению со своими собратьями, произрастающими в настоящих тропиках.
Но в апреле…
Апрель — тот самый месяц, когда к Лэйни впервые пришла идея сделать Глэдли, и тот самый, когда я валялся пластом в отделении интенсивной терапии больницы Доброго Самаритянина и пребывал в коме, — так вот, апрель — это совсем другое дело.
Лэйни рассказывала, что в апреле улочка, на которой она живет, превращается в настоящие джунгли, и о цивилизации напоминает только узкая полоса асфальта. Вход на Северную Яблочную улицу — не путать с Южной Яблочной — находится в полутора милях от моста, соединяющего Шуршащий риф с материком. У въезда стоит дорожный знак, обозначающий тупик. В полном соответствии с этим знаком Северная Яблочная улица пробегает два квартала, потом плавно разворачивается и движется обратно.
