мироустройства. Дети отталкиваются от того, что видят вокруг себя, но их мышление еще не нормативно. Может— так, может — иначе, но никогда: так — и только так. Догма — качество взрослого, окостеневшего сознания. Дети же наделены художественным, образным восприятием и именно потому так близки мне. Реальный мир способствует возникновению воображаемого, тот и другой образуют свой внутренний — индивидуальный — мир. Как соотносится внешний, видимый, с одна из тех задач, которые приходится решать постоянно.

Искусство лечит. Это давно поняли те, кто всерьез думал о детях. Как и во взрослых, в детях есть и дурное, и доброе. Преодолевать дурное помогают родители, сказки, где постоянно присутствует мотив борьбы со злом, и собственное творчество. Творя, дети обдумывают мир, находят выход «темным страстям». Часто само содержание рисунков указывает на эти самые «темные страсти»: войны, битвы, танки, бабы-яги с кощеями бессмертными, взрывы, пожары. Иногда агрессивное, озлобленное состояние выражается в композиции рисунка и скульптуры, в отношениях цветов в живописи.

Творчество — такая же врожденная потребность, как еда и сон. Рисуя, дети избавляются от того, что их мучает, пугает: навязчивых состояний, страха смерти и темноты, страха потерять любимую маму или любимого отца. Все эти страхи присутствуют в жизни самых нормальных детей. Когда мы говорим им, что темнота не страшна и смерть не страшна, мы их обманываем. Мы с головой окунаем их в одиночество, из которого они пытаются выбраться, поверяя листу бумаги свои тревоги.

Даже в лагерях истребления дети рисовали — они обращались к карандашу и бумаге как к своим спасителям. Цветы, стол с едой, гора, по которой когда-то съезжали на санках, калитка в сад — дети не рисовали почти ничего сказочного потому, что мир, откуда их изгнали, стал для них сказкой.

Сказки помогают неуверенным стать увереннее — вот мальчик с пальчик, такой крошка, а вышел на сражение с большим и страшным миром!

Жизнь — это трата времени. Существенно ли, на что мы его тратим?

Вот пришли на первое занятие самые маленькие, четырехлетки. На столе уже выстроены железная дорога, столовая, зал ожидания, в вагонах едут зайцы с морковками через плечо, а на скамейках в зале ожидания сидят пластилиновые пародии с чемоданами и коробками. Чего нам не хватает? Нам не хватает дома, где живет станционный смотритель. (Как звучит это словосочетание! Пушкинская музыка. Детям нравятся такие торжественные наименования.)

— Сейчас мы накатаем бревен, настругаем досок и построим двухэтажный дом. — Говорю, а сама приглядываюсь к новеньким. Вижу всех: робких и смелых, шустрых и флегматичных, тревожных и уравновешенных.

Маленькая девочка с косами лепит рывками, тычками: возможно, она заика — нарушение речи связано с нарушением «движения». Сажусь рядом с девочкой. Она смотрит на меня изучающе — глаза с длинными ресницами часто моргают. Ее зовут Лина — это я узнала из анкеты. На каждого ребенка есть анкета с фотографией. Чтобы подлизаться к Лине, украдкой от остальных, подсовываю ей красный фантик и две пуговички «на украшение». Девочка действительно заикается. Значит, моя задача — привести в порядок «движение». Убедившись, что она доверяет мне, я кладу ладонь на ее руку, и мы вместе лепим. Необходимо из урока в урок «перелепливать», «сглаживать» движения. Тем же самым мы займемся с ней и в рисунке — научимся рисовать линии, не отрывая карандаш от бумаги.

А вот тревожный ребенок — в рабочем халатике, с нарукавниками. Много прошло таких — в униформе, в рукодельных фартуках. Их специально готовили к походу в чужой дом, куда они не хотели. Формы, фартуки, рабочие халаты — часто вид приманки.

Крохотуля в халате до пят все время сползает со стула, похож на перепуганного хомячка. Втянул голову в плечи, тычет пальцем в пластилин, а сам все озирается, прислушивается к шагам за дверью — может, это мама и она заберет его отсюда. Руки так и просятся погладить ребенка, но я не даю рукам воли. С такими детьми надо быть настороже — чтобы не спугнуть. Попробую просто поболтать с ним:

— Павлик, ты, видно, много каши съел с утра, у тебя уж очень руки сильные (раз он в рабочем халате, то он и чувствует себя человеком взрослым, сильным, может быть, даже могучим). Ну-ка, можешь дырку проткнуть пальцем, с размаху?

Подставляю мишень — тонкую пластилиновую лепешку. Ясно, что проткнет!

Смерил меня взглядом: мол, стоит ли затеваться? Но протыкать дыры — дело заманчивое, эх, была не была! Павлик зажмуриваете и вонзает палец в «мишень».

— Я же говорила — силач! Тогда выручи нас — нет у нашей станции начальника. Поезда устали стоять на рельсах, в столовой все так объелись, что со стульев не могут подняться, в зал ожидания дети стали плакать — им хочется ехать, а поезд без разрешения начальника не пускают.

Павлик слушает заинтересованно. Оказывается, от него все зависит; значит, он не просто так пришел сюда в халате, а для дела.

— Слепи станционного смотрителя!

Озадачила человека. Пусть думает. Ему уже не тревожно, он расслабился, а дом меж тем не продвигается. Бросаю клич: «Бревна, доски — всё ко мне!»

Повскакали, несут «стройматериалы». Раз они не боятся встать, подойти ко мне, значит, обживаются в новой, непривычной среде. Это важно.

— Я слеплю жену начальника, — сообщает Вика-толстушка (ловко она переделала «станционного смотрителя» в прозаического начальника!). — Потом детей начальника слеплю.

На первый взгляд девочка благополучная. Но и дети из ветхих, непрочных семей часто лепят «всех» — брата, сестру, бабушку, папу. В порядке компенсации.

Строю дом, смотрю на Лину — та снова рвет пластилин. Приходится оставить дом и заняться Линой.

— Это будет большая дверь, — приговариваю ей на ухо, — мы сейчас ее покрасим, ровно- преровно…

Спокойное приговаривание помогает. Покрыли ровным слоем пластилина полдвери, теперь сама.

— Я слепил, — Паша завернул целый брикет в фантик.

— Что это?

— Начальник. Холодно, вот он в одеяло и закутался.

— Как же он будет командовать, из-под одеяла?

— Он спит. Проснется, и тогда.

Павлик ликует: соорудил целого начальника!

— Вот ему подушка, — Витя тянет через весь стол руку с пластилиновой подушкой.

Теперь наш начальник спит чин-чином, правда в недостроенном доме, зато на подушке, на простыне и еще одеялом укрыт — девочки позаботились.

— Какой лентяй, все спит и спит, никому ехать не дает! — бубнит под нос Павлик.

— А пусть жена начальника за него поезд отправит, — предлагает Витя, бледный, анемичный мальчик.

Он сидит, сложа руки, смотрит, как я строю дом. Ну и что? Есть дети, которым необходимо медленное, спокойное вживание в новую атмосферу. Возможно, дома Витя привык повелевать: «Пусть машинка поедет, пусть кукла глаза закроет, пусть жена начальника руководят железной дорогой».

— Прилепляю к стене лепешку — балкон, ставлю на него жену станционного смотрителя, то бишь начальницу.

— Пусть она с другой стороны стоит, ей паровоза не видно.

— Тогда нужен второй балкон.

Витя присмотрелся к моему балкону, понял — дело нетрудное — и соорудил второй балкон сам.

— Это ребенок станционного смотрителя, — показывает Вика новую работу.

Что это! Пластилиновый гроб из брусков, в нем — голова ребенка с пустышкой во рту, на туловище — два цветка.