от скверны. Вы – армия спасения мира. Вы – новая армия обновленного мира…»

Голос Хосяка исчез внезапно, как и зазвучал. Экран очистился от речных пятен, истаял свист, умчалась на юг и рассыпалась там вместе с хрипами и свистами зловещая пыльная буря. Но лишь только стих Хосяков голос, раздраженно-упрямое непослушание вернулось к Серову вновь.

Он встал, громыхнул сиденьем. Женщина на операционном столе, сверкнув молочной белизной грудей, испуганно приподнялась, но тут же и опустилась вновь. Глобурда, все это время державший в руках ланцет, уронил его на пол. Серов, с трудом преодолевая вязкое пространство, двинулся к выходу из небольшого зала, помещавшегося на первом этаже в необитаемом крыле больничного корпуса.

– Вы не заблудились ли, Дмитрий Евгеньевич?

Серов хотел ответить грубостью, но лишь помотал головой, выбулькнув из себя какой-то влажный хрип.

– А! Разумею… Разумею… Ох как разумею! – зашелся в сочувствии-сожалении Глобурда. – Не верите вы в наш «телетеатрик»! Не верите в наш маленький, если так можно выразиться, оркестрик под управлением любви! И в телетерапию саму – тоже, чувствую, не верите. А мы, дурни, потели! А мы, олухи царя небесного, буковки да словечки пересчитывали! Афанасий Нилыч три ночи не спал, рольки выписывал! И все это, между прочим, из-за вашего невроза гребучего, из-за ваших навязчивых мыслей о каком-то несуществующем и, конечно, не имеющем шансов в наших условиях осуществиться заговоре…

Серов еще раз что-то промычал, решительно поковылял к выходу. Тут же от завешенной портьерами двери тенью отделился и встал на пути уходящего невысокий, но крепкий, напомнивший вдруг Серову отполированный временем рукастый и ногастый корень, санитар по кличке Молдован.

Серов на миг приостановился, потом двинулся дальше.

– Ты куда пошел?! – взвизгнул вдруг Глобурда, видимо, почуявший, что больной так вот запросто, да еще и на глазах других больных может из зала уйти. – А «шпанские мушки» на вечеринке у маркиза? А сцена заговора в Секции Копьеносцев? Это ведь тебя, козла, мы ею лечить будем! Для тебя вся эта психотерапия придумана. А ты… Ну-тко попридержи его, Молдован Иваныч!

Молдован сделал два шага вперед и, ни слова не говоря, заехал Серову в глаз, а второй рукой саданул под дых. Лицо Серов успел кое-как прикрыть, а вот солнечное сплетение оставил без защиты и тут же кулем повалился на пол.

– Все отменить! – рыкнул Глобурда. – Полная замена сценария по ходу лечения! Пьеса «Маркиз раскрывает заговор» снимается с репертуара! Лилька! Прикрой живот! Начинается другая пьеска! Ай да Нилыч! Ай да анфан террибль! Глядите, ребята! Он и это предусмотрел! Вторая пьеска… Даже не пьеска, а так… Интермедия… Называется «Российский цирюльник». Пьеска простая! Проще паренной в кастрюльке репы! Мосье Полкаш! Забудьте обидочку да и выбрейте мне господина Серова по первому разряду! Будем его лечить наложением рук на голый череп! Электрошоками лечить будем!

Серов попытался подняться. Но его тут же придавили к полу Цыган и, видимо, переставший обижаться на Глобурду Полкаш…

– Тащи его к свету! Сюды! – забился в крике Глобурда, и Серова испугал изменившийся голос ординатора. Игривости и театральности в голосе – как не бывало, была неприкрытая, парализующая злоба и ненависть.

Через минуту Серов оказался на том же столе, на котором лежала недавно Рози Келлер, жертва ненасытного маркиза, когда-то проводившего в ближнем парижском пригороде Аркюэле анатомические сеансы любви, хорошо помогавшие раскрытию заговоров. Серова, правда, на стол укладывать не стали, а просто усадили на него и держали за плечо и за руки. Держали Цыган и Титановый Марик, Полкаш ушмыгнул куда-то за портьеры.

– Йод! Ножницы! Гребенку! – скомандовал Глобурда, и тут же явился Полкаш с ножницами в руках и с ходу начал резать роскошные, зачесанные назад, темно-каштановые, чуть вьющиеся серовские волосы.

Серов попробовал было от ножниц увернуться, однако держали его крепко. От безудержного гнева и тлеющей под этим гневом тревоги Серов сдавленно завыл, попробовал куснуть Марика за руку. Марик руку убрал, а на помощь цирюльникам подоспела медсестра Лиля с пузырьком йода в руках.

Тем временем Полкаш грубо, но весьма ловко – как будто в свободное от военной службы время он только тем и занимался, что стриг подчиненным волосы, – тем временем Полкаш, срезав основную массу серовских волос, добыл из кармана опасную бритву.

– Так я согласный… Так оно справней будет… – буркотал полковник и, высунув язык, водил аккуратно бритвой по круглой, теперь уже послушной серовской голове.

Как ни старался Полкаш, побрить гладко, побрить без крови не удалось. Серов почувствовал вдруг сильное жжение, две-три тепловатые струйки потекли медленно с темечка к вискам, к шее.

– Лилька! – взвизгнул снова Глобурда. – Не видишь, что ль? Больному помощь требуется!

Недавно голая, а теперь одетая, но все одно тайно разнузданная, сотканная из мягкого лукавства, вся прошпиленная дерзостью Лилька ойкнула и, выйдя из минутного оцепененья, стала сноровисто и быстро обрабатывать ваткой, густо смоченной раствором йода, голову Серова.

И здесь подала голос «телеведущая».

В черном до полу платье, закутанная платком по брови, она напомнила Царицу Ночи, во всяком случае, какое-то похожее сравнение родилось в бритой, болтающейся на тонковатой шее голове Серова.

– Чего вы с ним церемонитесь? – переливая в голосе закипающую сталь, медленно выкликнула Царица. – Рвите волосы! Выжигайте бороду! Выдирайте из него с корнем весь этот клоунизм, всю заразу юродства!

Серов попытался обернуться на женский голос, озвучивший его тайные, никому пока не ведомые мысли, бритва оцарапала сильней, жжение заставило скривиться, скорчиться…

Именно жжение, собиравшееся где-то в затылочной ямке, а затем вслед за струйками крови стекавшее вниз, запалило в мозгу темную красную свечку, и пациент, рискуя быть зарезанным бритвой сумасшедшего полковника, с силой рванулся и вырвался из рук Цыгана и Марика. Тут же, не раздумывая, он ударил Полкаша кулаком в лицо, тот от неожиданности раскрыл руки, отпрянул, Серов соскочил со стола и, оттолкнув кинувшегося на него Цыгана, побежал к двери. Не добегая двух шагов до вставшего на пути Молдована, он внезапно остановился, сделал вид, что хочет повернуть назад, и, неожиданно нагнув перемазанную йодом голову, ударил опешившего Молдована в подбородок. Молдован упал, Серов тоже не удержался, завалился на бок, припал на одно колено, но тут же вскочил, рванулся к дверям, по дороге оглянулся…

За ним никто не бежал. Враз сникшие Глобурда, Полкаш, Цыган, Лилечка в халатике, «телеведущая» по брови в платке молча стояли на просцениуме у хирургического стола. Не разбирая дороги, Серов кинулся из поганого вертепа, из телетеатрика гнусного вон. Не зная, куда себя деть, он побежал во двор. Йод, щедро вылитый на темечко, затекал в правый глаз, саднила порезанная кожа. По пути Серову попался растерянно на него глянувший Санек, затем какой-то незнакомый санитар…

Во дворе Серова поджидал Воротынцев. Он сразу подхватил готового впасть в слезливую истерику Серова, поволок его к солярам, уложил на них. Больных во дворе – темном уже и прохладном – почти не было.

– Ну, ну… – успокаивал не поддавшегося телетерапии заговорщика бывший лекарь. – Ну, будет! Всё, всё…

– Уехала, стерва… Уе… а меня этим сукам… На съедение… У-у-у…

Серов внезапно перевернулся на живот, стал глухо колотиться пораненным лбом о все еще теплые, таящие в себе веселый, солнечный дух ушедшего дня соляры, стал обрывчато и смутно рассказывать о телетеатре.

Воротынцев пересел ближе, мягко попытался перевернуть Серова на спину и перевернул. Затем так же мягко бывший лекарь переложил обмазанную йодом, не до конца обритую, кое-где только выскобленную голову к себе на колени, стал гладить Серову шею, виски.

– Бежать вам отсюда надо, – вздохнул звонко и сладостно маленький «китаец», – бежать. Хотя, видит Бог, я этого меньше всего хотел бы. Вы, вы… Они ведь вас сразу вычислили…

Расслабившийся было Серов опять напрягся.

– В вас есть что-то от юродивого, поверьте! (Серов расслабился вновь.) И они это чувствуют и