Прямо перед ним стояла открытой тёмная дверь, украшенная орнаментами из старого кованого железа.
Павлик вошёл в эту дверь и попал в тёмный, узкий, длинный коридор, с множеством дверей по обе стороны. По этому коридору он прошёл в просторную жилую комнату. Назначение её определялось прежде всего тем, что в одном углу находился старый, почерневший от копоти и времени очаг с аккуратно разложенными возле него щипцами и круглыми, железными жаровнями. С одной стороны очага стоял ларь для хлеба, а с другой вдоль стены тянулись длинные полки, уставленные медной и глиняной посудой.
Павлик с интересом смотрел на эту старинную утварь, но в этот момент он услышал голос Хромоно гого.
— Мне теперь это нужно. За этим я и пришёл!
Сжимая в руках ружьё, Павлик отошёл к коридору. Он услышал, как на грубый окрик Хромоногого кроткий и тихий старческий голос ответил.
— Не прельщайся этим, Тусун. Ты напрасно стараешься. Тебе не управиться со всем этим богатством, оно накапливалось веками.
— Я не пришёл сюда выслушивать твои бредни! Я пришёл за этим сокровищем, и оно будет моим… От отца своего я знаю, что тебе открыты все тайны… Говори, где оно?
— Отец твой, царствие ему небесное, — мягко остановил его старческий голос, — был почтенным человеком. Был он турком или болгарином — это уж его дело. Но он был прежде всего человеком! А жизнь наша на земле напрасна, если её не прожить, как подобает настоящему человеку…
— Мне некогда, Радан! — закричал Хромоногий. — Ты из ума выжил, тебе больше ста лет, чего тебе ещё нужно? Всё только себе оставить хочешь? Этому не бывать. Я не уступлю. Укажи мне приметы.
— Да ты с ума сошёл, Тусун. О каких приметах…
— Замолчи! — заревел Хромоногий. Его тяжёлые, неровные шаги эхом отдавались по всему дому. — Вот увидишь, я и без тебя обойдусь. А ну-ка, подвинься, повернись на бок… Падаль ты этакая…
— Смилуйся, человече! — взмолился старец. — Ведь я умираю!
— Говори!
— Тусун, сынок, утихомирься, подожди!
— И я человек! — с еле сдерживаемой злобой решительно произнес Хромоногий. — Но деньги делают человека. Я тоже умею ценить услугу. Скажи, где они, и будешь жить…
—Ты, Тусун, не только хром на ногу, но и душа у тебя хромая. Не понимаешь, в чем смысл жизни. Деньги, значит, ищешь. Боже мой, деньги, значит! — Глухой стон вместе с горьким смехом вырвался из груди старца.
— Я тебя убью!
— От этого ты ничего не выгадаешь! — собрав последние силы, сухо отрезал старик.
— А ну-ка, вставай, вставай! — вне себя от ярости крикнул Хромоногий. — Дрянь ты паршивая!
— Нет, не-ет, не-ет! — надрывался старик.
В два прыжка Павлик очутился в дверях комнаты. Он весь дрожал от возмущения и гнева. Он увидел Хромоногого, наклонившегося над старой деревянной кроватью, в которой, путаясь в простынях, шевелилось человеческое тело.
— Ни с места, убийца! — не своим голосом крикнул Павлик.
Хромоногий не растерялся. Он быстро оглянулся и вдруг, с кошачьей ловкостью, бросился под ноги Павлика так стремительно, что если бы тот не успел отскочить, был бы повален на пол. Затем он перекувырнулся, выскочил в коридор и с невероятным для его толстого тела проворством пустился наутёк. Павлик побежал вслед за ним. Хромоногий проскочил в одну из дверей слева. Павлик, опасаясь выстрела, встал за дверью и, просунув дуло своего карабина в замочную скважину, нажал на спуск. Замок вылетел вместе с куском двери. Внутри послышался топот ног, зазвенело стекло и наступила тишина. Павлик ударом ноги распахнул дверь и вошёл в комнату. Окно было разбито, на его раме алело несколько капель крови. Павлик высунулся наружу, но увидел только густую зелень деревьев. Внизу шумела река.
— Я и на краю света тебя разыщу! — крикнул Павлик громко, чтобы Хромоногий мог его услышать. Ведь, если он остался жив, то вероятно забился в кустарник где-то неподалёку.
— Ты что, убил его? — Услышал Павлик знакомый голос. На пороге, с ножом в руке, стоял Белобрысик.
— Убил? О, нет! — растерянно произнес пришедший в себя Павлик. Он ещё раз выглянул в окно и без всякой видимой надобности вытер себе лоб и губы.
— Но почему же ты молчишь? Что случилось? — подошёл к нему Белобрысик.
— Нет, нет, он не убит! — как бы отвечая сам себе, очнулся Павлик. — Ты спрашиваешь, что случи лось? Идем! — Он положил руку на плечо Белобрысика и повел его в комнату старика. — Скорее! Мы дол жны ему помочь…
Радан лежал без движения в углу, куда его отбросил Хромоногий. Они прибрали кровать, заботливо уложили его и в нерешительности остановились у изголовья. Глаза старика были закрыты, как у покойни ка. Только по едва заметному колебанию груди можно было заключить, что жизнь в нем ещё не угасла. У него было крупное скуластое лицо и орлиный нос. Давно нечёсанная и нестриженная густая седая борода покрывала всю его грудь. Белоснежные волосы спадали на плечи. На фоне этих волос, светлым ореолом окружающих его измождённое и бледное лицо, он казался святым, сошедшим со старинной иконы.
Через некоторое время он зашевелился и открыл глаза. Но эти глаза были совершенно мутны — они были покрыты старческими бельмами. Он повел ими из стороны в сторону, поднял руку, потрогал постель, провёл пальцами по лбу и глубоко вздохнул.
— Ты у меня, господи, отнял зрение, так уже лучше бы отнял и жизнь. Что случилось? Светлана!.. Нет её… Так, пожалуй, и лучше, — еле слышно прошептал он.
В это время снаружи донёсся крик, напоминающий звук сирены. Кто-то пробежал по двору и поднимался по лестнице.
Павлик и Сашок сразу сообразили, что это бежит их сегодняшняя знакомая — сборщица целебных трав.
— Дедушка, дедуся мой! — с воплем припала она к старику. — Успокойся, он ушёл, я сама видела. От злости он выл, как волк. Из руки его текла кровь…
Мальчики переглянулись и облегчённо вздохнули. Хромоногий, значит, не убит, но понес заслуженное наказание. Его хорошо проучили.
— Светлана, опомнись, помоги мне, деточка. Если он ушёл, значит, стал вором… Ему это нетрудно… Но он расхитит…
— Луга цветут, всё в цвету, — перебила его старуха. — Вот! — И она ткнула ему в лицо пучок цветов, рассыпала их по его груди, по всей кровати. — Они приносят здоровье… Слышишь, как пахнут…
Старец что-то невнятно пролепетал. Глаза его наполнились слезами, лицо вытянулось. Его длинные худые пальцы коснулись цветов. Подбородок его задрожал, и грудь начала быстро вздыматься.
— Жизнь уходит, милая Светлана. Цветы распускаются и благоухают, но только для тех, кто может на них радоваться. — Он стал задыхаться, но всё же продолжал глубоким, нежным, тёплым отцовским го лосом: — И в будущем году они будут цвести, и через сотню лет, а мы, дорогая моя, превратимся в прах, из наших сердец вырастут цветы… Круг жизни бесконечен… — Он привлёк к себе её голову и погладил её волосы. — Приподними тюфяк, посмотри, на месте ли кошель?
Светлана как будто его не слышала. Она уставилась взглядом на ноги обоих мальчиков. Глаза её замигали, она как бы старалась что-то вспомнить, потом подняла голову, окинула их с ног до головы расширенными удивлёнными глазами и любезно сказала:
— Бог вам воздаст за ваше добро! — Что-то сверкнуло в её глазах. — Это вы перебили из ружья его грязную руку, да? — воскликнула она.
Старец вздрогнул. Он приподнялся на постели и стал прислушиваться, подняв глаза к потолку.
— С кем это ты говоришь, Светлана?
— С мальчиками! — весело ответила она.
— Ма-а-альчиками? — Радан сделал усилие, присел на кровати, пригладил бороду, волосы, брови.
