Шифровка. Исходящий номер, литер срочности. Нелепый псевдоним.

– Баклан... – вслух произнёс я, и тогда Гилви закричала.

Её швырнуло на железный пол автозака, ломая и корча так, словно в приступе падучей. Это был предел отчаяния, когда вырываются на свободу все те «скрытые резервы», о которых тоже так любит писать обульваренная психология. Гилви выгнулась дугой, поджала колени – а потом вдруг распрямилась, да так, что её каблуки согнули железный стержень, на котором крепился кругляш табуретки. Мне бы такой удар размозжил всю грудную клетку.

Я кинулся на неё, навалился сверху, что было сил прижимая к полу. Внутри у меня всё словно горело, я никогда раньше не знал такого чувства, это не влечение, не сексуальное желание – нечто иное, совершенно дикое, неудержимая жажда слияния, заставлявшая вспомнить те живые волны, детали сложнейшей биологической машины смерти, что накатывались на нас под Пенемюнде и потом, уже здесь, на Каппе.

Биоморф во мне рвался осуществить своё предназначение. Для этого он был создан – стать частью Великого Общего, влиться в него и прекратить существование.

На какое-то мгновение наши с Гилви разумы и впрямь сделались единым целым. Я прочёл всю её жизнь, до последнего мгновения, и знал, что она точно так же прочитала мою. Я знал, на кого работает она, и она знала, на кого работаю я. Вернее, не «на кого я работаю», а «что я защищаю».

Я знал, что в неё намертво, навсегда вошёл мой Новый Крым. Таким, каким я видел его до войны. Чистый, просторный, гостеприимный, где на богатых планктоном мелководьях резвятся крылатые киты, их грандиозные прыжки в вечерне-пылающем море, когда, казалось, эти исполины плывут в сплошном океане многоцветного пламени. Коралловые рифы с кипящими вокруг них рыбками, самых причудливых форм и расцветок. С Далькой мы частенько улетали на какой-нибудь далёкий необитаемый островок (а необитаемыми числилось девяносто процентов всех наших островов), прихватив с собой акваланги, лодку, и ныряли там до посинения, до судорог в икрах ног; на свет наших фонариков медленно и торжественно подплывали толстобокие морские коровы, жмурились, тыкались мордами – они отличаются очень высокой эмпатией, им нужны люди, такое впечатление, что они ждали нас все миллионы лет существования планеты; горы Сибири, острые, ещё молодые, не сточенные бесконечными дождями и ледниками, вздыбившиеся леса, растущие, казалось бы, на голых скалах; радуги над бесчисленными водопадами, обрушивающимися в точёные каменные чаши. А можно медленно плыть на большом пароме от острова к острову, ведь Новый Крым не знал сильных бурь – и на горизонте почти всегда будет хоть один остров, даже если забраться в прохладные моря крайнего севера (ну, или крайнего юга). Или сидеть на Морской набережной Нового Севастополя, неторопливо лакомясь ползуном, томлённым в собственном соку с двадцатью четырьмя травами и двенадцатью специями, и смотреть, как местное солнце опускается в пылающее море, как наступает темнота и как волны загораются бесчисленными огоньками фосфоресцирующих созданий...

А в меня также намертво вошла родная планета Гилви. Единственная обитаемая планета системы Зета созвездия Жука – совершенно не похожая на Новый Крым.

Леса там кишели свирепыми созданиями, которые были очень не прочь закусить человечиной. Людей подстерегали болезни, от которых имперским медикам далеко не сразу удалось разработать вакцины. На Новом Крыму люди вольно расселялись по всей планете – на Зете Жука они волей-неволей держались вместе, и вот уже появились обнесённые стенами поселения, а потом возникли охранные дружины, а у них, в свою очередь, командиры, которые – глазом не успеешь моргнуть! – сделались «лордами» и принялись вовсю внедрять право первой ночи.

Я видел имперский десант, который усмирял самозваных властителей. И видел родителей Гилви, не сдавшихся, ушедших в леса, потому что «это была их земля». И видел их, болтавшихся на одном суку, расстрелянных уже после того, как из-под их ног выбили наскоро сколоченный помост.

Видел саму Гилви, тогда ещё совсем девчонку, ползающую ночами вокруг имперских лагерей, чтобы украсть хоть что-то съестное. И видел, как её завербовали. Собственно говоря, для этого не потребовалось никаких особых усилий. То самое «сопротивление», частью которого всегда оставалась Дариана Дарк, попыталось поднять на Зете восстание.

К тому времени Гилви Паттерс (впрочем, тогда её звали совершенно по-другому) уже имела на своём счету несколько застреленных в затылок десантников. Её подобрала сама Дариана. Знала ли тогда неукротимая предводительница интербригад о том, что одичавшая, жадная до крови врагов девчонка – биоморф? Откуда вообще в Гилви взялось это?

Я чувствовал, что там есть ещё один слой, более глубокий. Но память самой Паттерс молчала. Она действительно впервые узнала о своей «инаковости» от меня. И это действительно стало шоком.

И она действительно влюбилась в меня.

Разрывать контакт оказалось мучительно больно, из меня словно тянули живую кость. Мы с Гилви лежали, крепко, до судорог, обнявшись, словно любовники; оба тяжело дышали, лица покрылись потом.

Она стала мне ближе, чем сестра, она стала частью меня, и я – частью её; говорят, что такой контакт часто случается у близнецов, однако связавшее нас было куда глубже. Когда знаешь всю жизнь человека, всю до последнего дня, и в ней не осталось больше тайн, обычные критерии «близости» перестают что-либо значить.

– Т-ты-ы-ы-ы... – простонала Гилви, протягивая ко мне руки. – Что ты со мной сделал?

– Всего лишь показал тебе правду. И узнал её сам.

– Ты – ты был против Империи? Ты был заслан...

– Неправильно. Меня никто не «засылал». Я сам.

– А твой отец?..

– Он – мой друг, а не начальник. В отличие от Дарианы Дарк.

Гилви вздрогнула, закрыла лицо руками.

– Я не увидел одного – откуда в тебе взялся биоморф, – я коснулся её руки: это оказалось всё равно, что дотронуться до самого себя. Синтез, слияние. Единство в различии и различие в единстве.

– Не знаа-а-а-аю...

– Знаю, что не знаешь. И знаю, что знаешь, как об этом узнал я сам.

Она вновь поёжилась.

– Я б таких родителей...

– Может, тебя сделали точно так же, – возразил я.

– Не надо... – жалобно попросила Гилви. – Не надо про них. Они умерли. Их повесили...

– Я это видел. Точно так же, как ты видела про меня. Всё-всё. Включая Дальку.

Гилви сжала губы.

– Я её ненавижу, твою Дальку. Я завидую ей... Я ревную тебя...

– Господи. О чём ты, Гил? Мы стоим на пороге гибели человечества, а ты...

– Я, наверное, буду про тебя думать и когда всё человечество гибнуть станет.

– Ты больше не будешь работать на Дариану, – решительно сказал я. – Эта война должна закончиться. У Нового Крыма свои счёты с Империей, но «матки», биоморфы и те, кто выпускает Тучу, – они мои враги. Я понимаю, ты мстила за родителей. Кровная месть и всё такое. Не думай, что я не понимаю...

– Как ты можешь понимать! – она сорвалась на крик. – Как ты можешь понимать, если у тебя они живы! А у меня... у меня... братья, сестры – по имперским приютам или взяты на воспитание, имён своих не помнят, «стержневая нация», будь она проклята!

Всё, сорвалась. Такой агент, а сейчас – прокололась. Должна ж была понимать, что здесь всё записывается, каждый жест, каждое слово...

– Гибель Империи не поможет твоему горю, Гил. Оно будет означать только одно – что мы, хомо, должны уйти. А вместо нас – Туча. Или «матки». Или осьминоги-Дбигу.

– Которые тоже биоморфны...

– Именно. Которые тоже биоморфны. Мы с тобой – уроды, изгои, исключения среди людей. Но, может быть, люди – такие же изгои, уроды и исключения среди других цивилизаций? Может, и Слайм тоже носят в себе неведомого, невидимого биоморфа?.. Кто знает?..

– Плевать мне и на Дбигу, и на Слайм! – взвизгнула Гилви. – И на человечество тоже, если оно настолько погрязло в дерьме!