Мы втряслись в Куляб, все тот же теплый, пыльный Куляб, который я успел хорошо рассмотреть в первый раз, когда Рафик накручивал кольца по городу, сбивая меня с толку; те же короткие, пересекающиеся чуть ли не через каждые пятьдесят метров улочки, украшенные, как елка гирляндами, никому не нужными светофорами, с толкотней на рынке, где столько товара, что покупатели все время смотрят себе под ноги, словно идут по товару; те же прохожие, которые никуда не торопятся и одеты одинаково, как в униформу: женщины – в пестрые длинные платья, от которых рябит в глазах, мужчины – в темные брюки и белые рубашки с короткими рукавами.

Я соскучился по цивилизации, по людям, по нормальной жизни, где есть жилые дома, магазины, городской транспорт, где окружающие тебя люди – не враги и заняты не тобой, где по вечерам загораются окна и за шторами движутся тени, где над торговыми рядами плывет дымок с головокружительным запахом шашлыка и неустанно надрывается восточный певец, варьируя мелодию под аккомпанемент трех струн.

Я понял, что устал так, как не уставал еще никогда в жизни. Мне надоели скитания, я был сыт по горло приключениями и риском, о которых еще совсем недавно мечтал как о недоступном благе. Мне хотелось остановиться, отдышаться, подумать о себе, о жизни, о будущем. Но к этому штилевому состоянию не так легко было прийти, оставалось одно серьезное препятствие.

«ЗИЛ» подрулил к контрольно-пропускному пункту, где не было ни ворот, ни охраны, хотя мы въезжали в воинскую часть, возможно, на территорию полка, о котором мне как-то вскользь упоминал Алексеев. Я стал вспоминать фамилию командира. Алексеев утверждал, что мы служили вместе и в ту пору он был командиром роты.

Тут и снизошло озарение. Локтев! Конечно же, Локтев. Командир первой образцово-показательной роты – роты-отличницы, вечной обладательницы переходящего знамени, куда таскали все комиссии, косяком валившие в Афган за чеками Внешпосылторга и взятками; он, молодой и перспективный командир с мешками под глазами от хронического недосыпания, разрывающийся между боевыми, где обнажалась вся подноготная каждого бойца, и показушными проверками, где приходилось переодеваться всей ротой во все новенькое, специально предназначенное для проверок обмундирование, надежно спрятав пропотевшие до белизны, провонявшие порохом и гарью комбезы, натирать керосином полы и каркасы коек, чтобы сверкали, и радостно врать оплывшим за штабными столами чинушам про интернациональный долг и светлое будущее Афганистана; он, Локтев, теперь командует полком.

Вряд ли он узнает меня, думал я, спрыгивая с кузова на асфальт, столько лет прошло, и мы не очень-то дружили.

Машина стояла перед штабом. Люди, которые ехали со мной, без энтузиазма пытались изобразить строй. Офицеры помоложе бегали и размахивали руками, а те, которые были постарше, мерили размеренными шагами площадку перед входом в штаб. Я прислушивался к разговорам. Говорили про колонну, про замену, про вертолет и зарплату. Я встал чуть в стороне, прислонившись к дереву, чтобы меня по ошибке не поставили в строй и не погнали защищать рубежи. Кто-то крикнул «Смирно!», и все вокруг замерло, как если остановился видеофильм на кадре. Из штабного подъезда вышел полковник Локтев – без фуражки, крепколобый, с густой шевелюрой. Я узнал его легко и сразу. По пути к строю он налево-направо раздавал рукопожатия. Я стоял на его пути, и полковник протянул мне руку.

– Ты? – спросил он, вскинув брови вверх. – Подожди, сейчас поговорим.

Он подошел к строю, что-то сказал подлетевшему к нему дежурному и одной командой разорвал строй на две части. Одна часть пошла влево, вторая – вправо. Локтев взмахнул рукой, и одновременно завелись две машины. Он посмотрел на дежурного, тот крикнул «Есть!» и исчез в дежурке. Локтев повернул голову, и к нему подошел офицер. Командир полка показал ему на футбольное поле, и через минуту там стали вырастать, как грибы после дождя, темно-зеленые палатки.

Потом Локтев подошел ко мне, и я понял, что он мне поможет.

Мы зашли в прохладный кабинет, где, воткнутый в окно, ворчал кондиционер. Полковник сел, предложил мне сигареты, потом – конфеты в овальной коробке.

– Старшина разведроты? – вспомнил он, показывая пальцем на мою грудь.

– Точно.

– А вот фамилию забыл.

– Вацура.

– Правильно, Вацура, – согласился Локтев. – Ты что ж это, у меня служить надумал?

– Нет, меня уволили по сокращению.

– Ерунда. Сейчас восстановим. Подписывай контракт. – И он кинул мне лист, который спланировал на стол прямо передо мной. – Койка в общаге, трехразовое питание, хорошие деньги и настоящая боевая работа. Устраивает?

Я отрицательно покачал головой.

– У меня сейчас другие цели.

– Прекрати, – обиделся Локтев. – Мне такие парни, как ты, позарез нужны! Поставлю на офицерскую должность. Будешь взводом командовать. Не пожалеешь.

– Ты меня не понял. Я не торгуюсь за должность, я к тебе за помощью.

Локтев закурил, шумно выдохнул дым, и тот, ударившись о поверхность стола, заклубился вверх маленьким атомным взрывом.

– Что надо?

– В Душанбе.

– Завтра пойдет автобус, отправлю.

– Мне надо срочно. Немедленно.

– Может, тебя сейчас вертолетом отправить?

Я думал, что он шутит.

Через час я задыхался в набитом сверх всякой меры душанбинском троллейбусе, моля бога, чтобы