И юноша ушел, а три дня спустя вызвал Великого Короля на поединок.
«Боромир, сын Боромира, сына Дэнетора, законный Наместник Гондора, – гласил свиток, доставленный Великому Королю, – вызывает на бой до потери жизни Арагорна, сына Арахорна, именующего себя Королем Арнора и Гондора».
И много бранных слов было присовокуплено к этому письму…
Никто не ведает, что говорила царственному супругу Владычица Арвен, но Великий Король принял вызов.
Говорят, что на широком дворе Цитадели сошлись они, и ничьи глаза не видели их поединка. Но Мудрым ведомо другое: прежде чем закрылись ворота, поднял молодой Боромир меч высоко над головой, гордо вопрошая Арагорна: ведом ли ему этот клинок?
Одного взгляда хватило Властителю Элессару, чтобы узнать оружие.
Знаменитый меч Эола Темного Эльфа, невесть как оказавшийся в руках молодого и неукротимого воина. Пожалуй, силой своей он превосходил даже Ардарил короля… Но не стал Арагорн уклоняться от схватки или требовать замены оружия на равное, хотя и имел с собой простой, ничем не примечательный клинок.
– Украденное не приносит счастья, – лишь заметил он спокойно, и это было последнее, что слышали люди в Цитадели, прежде чем ворота захлопнулись.
А потом ворота открылись, и вышел из них только Король Арагорн…
Слуги видели пятна крови на камнях двора, но никто не дерзнул спросить Правителя Элессара, чем же закончился поединок и куда исчезло тело несчастного Боромира, которого с тех пор никто не видел ни в Гондоре, ни в Арноре, ни где-либо еще в пределах Закатных Земель. Вместе с юношей бесследно исчез и меч.
Никому и никогда, до самой смерти, так и не рассказал Великий Правитель о том, что же произошло тогда во дворе Цитадели, кроме одной лишь супруги своей, королевы Арвен Ундомиэль, но и она свято хранила тайну…»
Санделло рывком поднял голову. Да, так оно все и было – или почти так.
Никто уже не разберется теперь в событиях трехвековой давности. Но меч Эола в свой час достался Олмеру, золотоискателю из Дэйла – задолго то того, как он сделался вождем Эарнилом и Королем-без- Королевства…
А теперь этот меч лежал перед горбуном Санделло.
Лицо старого воина было мрачно. Порой казалось, что он взирает на оружие без всякого благоговения, едва ли не с ненавистью. Да, Санделло берег его, но при этом, быть может, ненавидел даже сильнее, чем то проклятое Кольцо, сгубившее его повелителя и потом, уже после победы, по доброй воле отданное невысоклику Фолко Брендибэку. Тогда Олвэн еще слушался его, Санделло… И его удалось убедить, хотя весьма неохотно расставался он с проклятым Кольцом…
– Куда ты ведешь меня на сей раз, меч? – прошептал горбун, почти касаясь губами холодного черного металла. – Какая Сила там, на Юге, вернула тебя к жизни, вновь вдохнула в тебя жажду крови? Я знаю, мне ведомо, что темная душа твоего создателя все еще живет в тебе… Я знаю, что лишь рука моего господина достойна была твоего эфеса! Я знаю, что ты радовался, разя эльфов у стен Серой Гавани, ибо не простил ты им гибель выковавшего тебя мастера!.. Так поведай же мне – что случилось?.. Что произошло?..
Но клинок по-прежнему хранил презрительное молчание. Что ему, помнившему все три эпохи Средиземья, этот горбатый смертный мечник! Что ему, знавшему руки Маэглина, Туора – да что там Туора, самого Тургона! – Санделло, нынешний его хранитель? Одного, только одного признавал он над собой хозяина – но хозяин этот уж десять лет как покоился на дне новосотворенного залива, что на крайнем западе Средиземья…
Горбун не сомкнул глаз до рассвета. Иногда губы его шевелились, и тогда казалось, что он с кем-то беседует; но, похоже, ответ так и не приходил…
Утром он свернул свой крошечный лагерь и поскакал дальше. На юг, на юг, глядя прямо в лицо солнцу, словно конный воин, грудью идущий в бой с врагом…
АВГУСТ, 14, НОЧЬ, ПОЛЕ БИТВЫ В ПОЛУДЕННОМ ХАРАДЕ
Выбрасывая вперед длинные огненные языки, дивный ярко-рыжий пламенный зверь полз и полз себе вперед, жадно пожирая все на своем пути; траву, деревья, остатки боевых повозок, трупы невольников, перьеруких, харадримов, – и, казалось, нет ему ни преград, ни заслонов, что так и пойдет он, никем не остановленный, до самого Моря – да что там до Моря! – до самых Мордорских Гор, обратив по пути во прах все города и селения Великого Тхерема…
Но нет; лапы, когти и пасть огненного чудища с разбегу ударили в напоенную влагой стену лесов и… отдернулись. Бессильно шипели языки пламени, однако яркие, сочные листья, стебли, побеги лишь обугливались, не загораясь. Жар пламени иссушил лесную дебрь шагов на пятьдесят вглубь – и умер.
На покрытой пеплом равнине не осталось ничего живого. Несколько уцелевших харадских сотен, подобрав, сколько успели, раненых, поспешно отступили по дороге, бросив на поживу огню свой громадный лагерь, слишком просторный для крошечной горсти выживших. Перьерукие, кто смог, потянулись куда-то на юг, вдоль пламенной стены, как будто там их могло ждать спасение.
Огонь прошел еще сколько мог на запад; но и там дорогу ему преградили бастионы лесов, а ближе к полуночи из сгустившихся туч хлынул проливной дождь. Последние искры умирали под натиском тугих водных струй; на земле оставалась лишь отвратительная жидкая грязь – размокшие зола и пепел.
Маленький отряд Фолко укрылся от непогоды под раскидистым деревом, которое кхандец назвал альбаломом, деревом путешественников. Широкие и плотные листья надежно защищали от льющейся сверху воды, земля возле самого ствола оставалась сухой. На мощных, сильно выдававшихся из почвы корнях было очень удобно сидеть, да что там сидеть! Даже лежать…
– Это большая удача, – сообщил спутникам Рагнур. – Альбалом редко встречается так далеко на юге. Здесь мы в безопасности… по крайней мере, ядовитые твари к нам не подберутся – запаха альбалома они не терпят.
Спать можно спокойно.
– Что-то раньше ты нам ничего не говорил о ядовитых тварях! – поежился Малыш, имевший крайне сложные отношения с местными летающими, ползающими, прыгающими, бегающими и иными неразумными созданиями.
– Не говорил, не говорил… пугать не хотел, – проворчал кхандец. – А вот это видел?
В руках проводник держал толстую, распушенную веревку. Ею он каждую ночь окружал лагерь, и на недоуменный вопрос Фолко ответил лишь: мол, спать спокойнее будет…
– Она-то у меня как раз отваром коры альбалома пропитана. Протяни ее по земле вокруг стоянки – и тебе нечего бояться… Скорпионы там или пругасты нипочем не перелезут. От их укуса противоядия не знают ни в Кханде, ни у нас, в Умбаре…
– Тьфу, пропасть! Расплющи тебя Хругнир за такие рассказы на ночь! – сплюнул Малыш. – Пугает тут еще…
Фолко улыбнулся в темноту. Малыш, боящийся страшных историй на ночь, – на это стоило поглядеть.
Затеплился огонек костра. Несмотря на сильный ливень, под пологом листвы альбалома оставалось сухо. Торин пристроил над пламенем закопченный котелок и пригорюнился, подперев голову могучим кулаком; борода гнома смешно задралась, но даже насмешник Строри не рискнул пройтись на этот счет.
За будничными походными хлопотами они старательно отгораживались от мысли, что потеряли Эовин. Никто не мог выжить в том пекле, что бушевало над равниной всего лишь несколько часов назад.
Хоббит лежал на спине, и жесткий корень альбалома казался мягче самой лучшей хоббитанской перины. Он словно наяву видел вспыхнувшую золотую искру волос Эовин – за миг перед тем, как повозка ворвалась в пламя; невольники предпочли честную мучительную гибель в огне жуткой и позорной смерти от рук озверевшего врага. Эовин… тонкая, словно тростинка, – и крепкая духом, точно стальной клинок. Эовин, бросившая Рохан ради приключений и… нет, об этом лучше не думать! Лучше убедить себя, что все привиделось, показалось, почудилось… Девушки уже нет. И они встретятся разве что… разве что после Второй Великой Музыки Айнур, когда замысел Единого будет наконец воплощен здесь, в Королевстве Арда, затерянном среди бесчисленных звезд Эа…
