заглянул в рубку. Приборная панель, компас, переговорное устройство были залиты водой, и мокрый штурвал блестел, словно был усыпан алмазами. Я дотянулся до тумблера световой сигнализации и отключил все наружные фонари. Едва ли не на четвереньках добрался до носового люка. Палуба уходила из-под моих ног, и на мгновение возникала невесомость, какую я испытывал на «Яке» при резком снижении; затем, остановившись на мгновение, палуба стремительно вставала на дыбы, как катапульта, в которой я был снарядом, и мне требовалось немало усилий, чтобы не вылететь в бушующее море.

Кое-как я добрался до люка, спустился вниз и осмотрел носовую каюту. Постели были перевернуты, простыни и одеяла раскиданы по полу. Из порванной подушки высыпались перья; они покрыли толстым слоем стол и багажные полки, словно снегом. Повсюду мне виделись следы борьбы.

Когда я вернулся в кают-компанию, врач уже укладывал инструменты в чемоданчик. Руки его были выпачканы в крови, но он не спешил отмыть их, а нарочно выставлял напоказ да искоса поглядывал на меня, чтобы увидеть, какое впечатление произвела на меня его полевая хирургия.

Игнат, прикрыв глаза, лежал неподвижно. Грудь его была оголена и красиво, крест-накрест, перевязана бинтом.

– Жить будет, – сказал врач. Он подошел ко мне и, держа руки перед моим лицом, стал неторопливо протирать их ваткой, смоченной в спирте. – Но вы меня не предупредили, что это пулевое ранение… Как это понимать? Я должен сообщить в милицию.

Он надоел мне своим навязчивым вымогательством.

– Сообщайте, – равнодушно ответил я.

– А мне, думаете, охота? – усмехнулся врач, понимая, что этот путь оказался ошибочным. – С ними только свяжись. Это я к тому говорю, что пулевые ранения более сложные, чем бытовые, и на их обработку уходят более дорогостоящие лекарства…

– Куда его ранило? – отвлек я врача от навязчивых мыслей о деньгах.

– Под ключицу. А выходное отверстие на плече. Удивительно, что не задело кости… Кто ж это в него пальнул?

«Если бы только один раз!» – подумал я, удивляясь тому, что врач не заметил еще одной раны на предплечье.

Он закончил протирать руки, кинул розовую ватку в пустую коробку, валяющуюся у нас под ногами.

– Если хотите, я могу отвезти вас на берег сейчас, – предложил я ему, прекрасно зная, какой последует ответ.

– Не хочу, – честно признался врач. – Я хочу выпить коньяку и забраться в теплую постель.

– Коньяк у нас очень дорогой, – предупредил я. – А цена отдельной каюты с теплой постелью вообще превышает все разумные пределы.

Врач сначала смотрел на меня с недоумением, потом все же улыбнулся.

– Ну, хорошо, хорошо! – примирительно произнес он. – Будем считать, что мы в расчете. Сейчас я выпью и лягу спать. А на берег отвезете меня утром – дай бог, шторм утихнет.

Я отвел врача в мою каюту, в которой сохранился относительный порядок. Он начал было ворчать по поводу несвежих простыней и отсутствия воды в душе, но я не стал его слушать, сунул ему в руки бутылку виски, которую прихватил с собой из дома, и вернулся в кают-компанию.

Игнат не услышал, как я вошел, и некоторое время продолжал лежать с закрытыми глазами. Он не спал, я видел, как подрагивают его ресницы и как движутся под закрытыми веками зрачки, будто он смотрел какой-то остросюжетный фильм, где все носилось и кувыркалось. Дышал он поверхностно и часто, словно его душили туго стянувшие грудь бинты. Несколько раз он судорожно сглотнул, и острый, сильно выпирающий кадык шевельнулся под белой, обросшей щетиной кожей. Если ни о чем не расспрашивать Игната, а принять случившееся априори, то мне стоило поклониться этому человеку. Он сделал то, что не рискнул сделать я. Он утер мне нос. Но мое самолюбие не было ущемлено. Чужие победы я всегда воспринимал как победы вообще, как человеческие достижения, раздвигающие границы наших возможностей. Если надо поучиться у Игната мужеству и смелости, я охотно это сделаю.

– Как ты? – спросил я.

Игнат вздрогнул, открыл глаза.

– Все болит, – прошептал он. – Как будто сидят во мне злые чертики и дергают за жилы… За вами никто не следил? Может, отойдем подальше от берега?

– Да, – согласился я. – Это будет самое разумное. А потом мы приплывем в город, пришвартуемся на центральном причале… – Я сделал паузу, словно хотел придать последним словам особый смысл. – И я отправлю тебя в больницу… Тебе приготовить что-нибудь?

Игнат задумался. Наверное, он хотел что-то сказать то ли по поводу больницы, то ли по поводу центрального причала, но эту мысль я уже зарубил вопросом о еде.

– Нет, я ничего не хочу. Только подай мне бутылку с минералкой…

– А куда подевалась вода, Игнат? – спросил я, свинчивая пробку и выпуская шипящую пену.

– Не знаю, что они тут без нас творили.

Мне нелегко было перейти к вопросам, которые меня волновали. Игнат не горел желанием рассказать мне о своем героическом поступке и, сделав несколько глотков из бутылки, снова прикрыл глаза.

– Ты еще легко отделался, – сказал я. – Признаться, я думал, что они тебя прикончили.

– Их главарь похож на тигра, – произнес Игнат. Морщась от боли, он стал застегивать на груди куртку. – В нем просыпается охотничий инстинкт, если кто-то от него убегает. Но когда я добровольно поднялся на яхту, он растерялся. К тому же он очень любит ту женщину… кажется, ее зовут Эльза?