— А вода мне в дырку не зальется? — спросил я, расстегивая рубашку.

— В какую дырку? — не поняла Валери, запирая дверь изнутри.

Я показал пальцем на темечко.

— Я этого картавого, — сказала она, сжав кулачки, — собственными руками придушила бы… Сядь, я посмотрю, что там у тебя.

— Хватит смертей, Валери, хватит. Не насытилась еще?

Валери долго смотрела мне в глаза, присела на скамейку рядом.

— Послушай, Кирилл! Мне сейчас не хочется ничего тебе объяснять и тем более оправдываться перед тобой. Мои слова сейчас для тебя — ничто. Скорее каждое слово ты будешь воспринимать с точностью до наоборот. Может быть, я в этом виновата. Но рассказать тебе все тогда, у тебя дома, я не могла. Я научилась разбираться в людях и, кажется, неплохо изучила тебя. Ты ни под каким видом не захотел бы участвовать в этой затее. Условности, придуманная тобой мораль, твоя несчастная гипертрофированная совесть не позволили бы тебе стать моим союзником. И я бы с легкостью рассталась с тобой, как уже пыталась сделать однажды в бархатный сезон, и нашла бы союзника, которому пришлись бы по душе и моя взбалмошность, и тяга к приключениям…

— И преступлениям, — добавил я.

— Я прошу тебя, не перебивай. — Она не сводила с меня своих прекрасных глаз, и я откровенно любовался ими, как шедевром природы. — Выслушай меня до конца, и, если ты захочешь, я больше не скажу тебе ни единого слова… Я забыла бы тебя в одно мгновение, даже вместе с твоей тайной, которая может сделать тебя и посвященных в нее людей страшно богатыми…

— О чем ты говоришь? — не понял я. — Какая тайна?

— Ну я же просила! — взмолилась она и положила мне на губы свою ладонь. — У меня есть деньги, мне хватит своего состояния на вполне приличную жизнь. И я бы наверняка спокойно сходила с ума где- нибудь далеко-далеко от тебя, если бы… если бы не полюбила тебя.

Говорить я уже не мог, лишь хмыкнул носом.

— Ну что тебе еще такое закрыть, чтоб ты вообще не издавал никаких звуков и слушал молча! — крикнула Валери.

Я убрал ее ладонь со своих губ.

— Можно меня пристрелить. Тогда я точно не стану издавать звуки.

— Господи! — прошептала она и закатила глазки вверх. — За что?

— За то, что ты от лукавого, девочка.

Она вдруг вскочила, сорвала с крючка полотенце и стала им лупить меня по лицу.

— От лукавого? Дурак, придурок, сталинист, коммунист!

— Это что, — спросил я, тщательно закрываясь руками от хлестких ударов, — это теперь тоже ругательные слова?

— Ты, сильный, умный, благородный мужчина, который не умеет по-настоящему ценить себя, зачем- то втемяшил себе в голову бред о правосудии и законности и сам сплел вокруг себя клетку, навесил замок, сдавил руки и ноги колодками и чему-то радуешься! Нет никаких правых судей, все это химера! Любая власть творит законы под себя и требует их соблюдения на правах сильной стороны. А если сегодня ты сильнее, хитрее и ловче? Тогда сотвори свои законы и действуй по ним!

— Ты страшный человек, Валери.

— Нет, Кирилл. Бог меня любит.

— И в чем, интересно, эта любовь проявляется?

— Я счастлива. И душа моя спокойна. Я никого не убила, я не беру того, что принадлежит другим, я всегда прислушиваюсь к своему внутреннему голосу и не обманываю себя, то есть бога в себе. И он дал мне тебя. Я поняла зачем.

— Зачем же?

— Чтобы я помогла тебе научиться жить так, как ты того заслуживаешь.

— А чего я заслуживаю?

— Любви, Кирилл. Настоящей любви. И больших-больших материальных благ.

— Не имейте богатств на земле, но на небе… Это из Евангелия.

— А разве грешно и на небе, и на земле?

— Не знаю, надо проконсультироваться у священников. А вообще-то богатства на земле мне в ближайшем обозримом будущем не грозят.

Валери, не сводя с меня глаз, опустилась на колени у моих ног.

— Увы, Кирилл, — сказала она негромко. — Грозят. Ты уже очень богат. Ты баснословно богат. И надо просто восстановить свою справедливость, свой закон права, чтобы этими богатствами владеть.

— Погоди! — Я наморщил лоб и задумался. — В Канаде вроде бы нет. В Израиле тоже не припомню. В Америке…

— Что ты несешь?

— Вспоминаю, есть ли у меня богатые родственники за границей, которые могли бы оставить мне наследство.

— Мне приятно, что у тебя еще осталось чувство юмора. Но я говорю совершенно серьезно.

— Ну… и где же зарыты мои сокровища?

— В Афганистане!

Она встала, отошла к противоположной стене, обитой рейками красной породы дерева, отливающей благородным янтарным цветом, и стала снимать через голову белый свитер. Я смотрел на нее, но не видел и не чувствовал присутствия женщины. Я был весь в себе, но не раздумывал над ее словами, а лишь прислушивался к странным ощущениям, возникшим где-то глубоко во мне. Мне казалось, что я в самом деле забыл нечто очень важное, что когда-то случилось в моей жизни, и много лет подряд подсознательно пытался вспомнить об этом, вслепую шел куда-то, возвращался, уходил то вправо, то влево, будто пеленгатором искал цель. А сейчас, когда Валери сказала всего одно слово, я почувствовал, как во мне прокатилась жаркая волна — оно там, в той области памяти, в той ячейке; и теперь уже я уверенно шел по лабиринтам памяти в одном направлении. Афганистан, тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год, армейская операция в северных провинциях, Такарча, Рустак, Нардара… Что-то было там, какое-то неординарное событие, о котором я долго не мог забыть.

— Помоги мне, — попросила Валери не оборачиваясь.

Я машинально поднялся, подошел к ней. Мои ладони коснулись ее затылка, медленно съехали на плечи, потом на спину и замерли на лопатках.

— Послушай, — я теребил в пальцах застежку лифчика, — а как это делается?

Она резко повернулась ко мне, сжала губы.

— Вот так! — И быстрым движением освободила грудь из плена. — Ты неисправим, Вацура!

— Надо же, как просто! Никогда бы не подумал.

Она расстегнула «молнию» на джинсах, они съехали вниз, Валери переступила через них.

— Тебе помочь? — спросила она.

— Да нет, не надо. Я одетым помоюсь. Постираюсь заодно, да и теплее так.

— Как хочешь! — рассерженно бросила она и, оставшись в чем мать родила, пошла в парную.

Красивая, как богиня, подумал я, глядя на девушку. И это та правда, в которой можно не сомневаться. Если бы все в жизни было бы так ясно и просто — есть красивое и есть безобразное. К красоте надо тянуться, ее надо любить. А от безобразного держаться подальше… Я однозначно решил, что она красивая, тут уж она меня не обманет. Так в чем же дело?

И я с облегчением расстегнул «молнию» на джинсах.

Прижавшись щекой к моему плечу, Валери крепко спала. Она видела какие-то сны, губы ее вздрагивали, веки дрожали. Потом она тихо всхлипнула, зашевелилась, положила свою ладонь мне на