Протянуть Ларочке своей рукой отравленную снотворным чашку Ермолов не смог. Это взялся сделать за него отец Тимофей, а больше бы никому Ермолов и не позволил.

Он только сам, держа спящую дочь в объятиях, снес ее вниз, к машине. За Ермоловым следом шел Владыка в скромном, повседневном облачении, за ним генерал Склокин, призванный для поддержки Василицким. За ним все остальные участники, допущенные к жертвоприношению. Собственно, генерал Василицкий с охраной отбыл за шапкой в Оружейную палату. Встретиться и тем и другим предстояло непосредственно в церкви у отца Тимофея не позже, чем в восемь часов вечера.

Внутри храма Божьего было холодно и до ужаса темно. Преподобный кинулся зажигать все свечи, какие были, не желая прибегать к электрическому свету, Владыка, шепча под нос молитвенные слова, помогал ему. Ермолов и его небольшое числом сопровождение остались в церковном приделе поблизости. Именно отсутствие всякого действия и ожидание подле спящего Ларочкиного тела сейчас были для президента мучительней всего. Рядом, на деревянной лавке сидели Базанов и Лавр Галактионович, но они молчали и только время от времени переглядывались между собой. Лавр, кажется, догадался или каким-то образом узнал, что происходит на самом деле, и порой прижимал толстенькие свои пальчики ко рту, чтобы не закричать. Базанов вдруг встал.

– Пойду к отцу Тимофею, и ты, Лавр, тоже выйди. – Андрею Николаевичу внезапно подумалось, что президенту хочется побыть с дочерью наедине.

– Нет-нет, побудьте со мной, хотя бы вы, Лавр Галактионович, – взмолился вдруг Ермолов. Чем ближе подходил час Х, тем невыносимей, почти до безумия, становились его мысли, а руки било мелкой дрожью.

Базанов вышел внутрь церковки. У алтаря происходило легкое движение, кто-то из охраны внес деревянный стол. Базанов ужаснулся, когда понял, зачем это. И стол этот теперь застилал Владыка красивой, желтой от золотых нитей, плотной тканью.

– Жаль, преподобный, что вы так и не крестили меня, – сказал Базанов отцу Тимофею, чтобы разрядить невыносимую тишину.

– Это сейчас кощунственно и неуместно прозвучит, наверное, но я мог бы и после, когда закончится… – Что именно закончится, отец Тимофей не смог выразить словесно и потому указал выразительно на алтарь.

– После не будет уже нужно, – подумав немного, ответил ему Андрей Николаевич.

– Почему это? Вы разуверитесь окончательно в Божьем присутствии? – тревожно спросил его преподобный.

– Разуверюсь? О нет, вы меня не поняли. Та сила, что собрала нас всех здесь и что доведет до конца, и без того дала мне веры сверх границ. А сколько ни отнимай от бесконечного, меньше не станет. Просто я не думаю, что суть человеческого приобщения к Богу требует непременно обряда. Жертвы – это да, а ритуалы измышлены только для людей. У меня же такое чувство, что Бог и без них рядом со мной, впереди и позади и во мне самом. И я нашел собственный к нему путь, и потому крещение мне не нужно.

– Вы это серьезно? Не в смысле крещения, а в смысле, что способны ощутить в себе присутствие Божье? Это редкий дар, и открывается он не всякому, – удивился отец Тимофей, но тут же его и осенило.

Не зря Владыка предупреждал его, что знание придет само собой, и как только оно станет явным, так и сомнениям уже не будет места. И отец Тимофей тогда поймет, что должен сделать, возьмет сокровенную тайну и прочитает ее, как некогда блаженный Августин.

– Подождите, я сейчас! – шепотом крикнул он Андрею Николаевичу и бросился в алтарь.

Там преподобный снял со своего места икону Святого Серапиона, развернул церковную парчу, потом тонкую бумагу и бережно взял Белый Клобук.

– Вот, возьмите! – протянул он священную тайну Андрею Николаевичу.

– Что это? – с недоверием посмотрел Базанов. Преподобный держал перед ним заскорузлую, желтую от старости материю, всю в коричневатых пятнах временных пролежней, вовсе не понятную по назначению.

– Возьмите! – настойчиво, ничего не объясняя, все равно что приказал преподобный.

– Ну хорошо. – Базанов принял из его рук странный кусок ткани, впрочем, с бережением, глядя, как осторожно обращается с загадочным артефактом отец Тимофей. – И что мне делать с этой штукой?

– Это Белый Клобук, вам ничего не говорит его имя, но запомните. А что с ним делать? Все, что хотите. Я не могу знать. У этой вещи должна быть чудотворная сила, но достоверно ничего не известно. А большего я вам не скажу, – и отец Тимофей, будто даже испуганно, отошел теперь от Андрея Николаевича, чтобы не сказать – отшатнулся.

Базанов свернул Клобук в небольшой плотный квадрат, подумал-подумал да и сунул его себе за пазуху, прямо к телу. Вроде амулета. Это было все, на что хватило его воображения. И не мог видеть, как из глубины церковной темноты странно и волнительно глядел на него Владыка.

Скоро прибыл и генерал Василицкий, за ним внесли портативный бронированный сейф. И генерал тут же велел носильщикам выйти вон и более в церковь не заходить, а ждать во всяком случае снаружи. А спустя еще немного времени отец Тимофей и Лавр Галактионович принесли спящую девушку. Президент не появился вслед за ними, впрочем, не было и Василицкого и его святейшества. Оба они подле Ермолова, догадался Андрей Николаевич. Рядом с ним стоял генерал Склокин и крестился на все видимые ему иконы по очереди. Базанов протянул ему зажженную свечу, генерал благодарно кивнул в ответ.

Но вот вышел и Ермолов. Не сам. Его вели под руки генерал Василицкий и Владыка, президент выглядел так, словно был мертвецки пьян, но шатало его совсем не от водки.

– Володя! Володенька!… Да подождите вы! – Отец Тимофей отстранил прочь генерала. – Я здесь, Володенька! Ты только смотри на меня! Родной!

Василицкий спорить не стал, отошел в сторону. У него было свое назначение. В руке его появилась вдруг плоская черная коробка продолговатой формы, и когда генерал ее открыл, Базанов явственно увидел сверкание хорошо отточенной стали.

– Я не могу! Делайте со мной что хотите, а я не могу! – Ермолов повернулся, чтобы бежать. Но ноги не держали его, он только завалился одним боком на Владыку.

Его святейшество, хоть и был стар годами, однако удержал и себя, и Ермолова.

– Да пощадите же! Неужели ни у кого нет сердца? Все пустые разговоры были! А я не могу! Я не гожусь для этого! – Теперь Ермолова уже обнимал и отец Тимофей, но тот упирался и начал вырываться от своих сопроводителей.

Лавр тихо, как схваченная врасплох мышь, верещал, забившись в угол, где прихожане ставили свечи за упокой. Склокин все крестился, теперь зажмурив глаза.

Андрей Николаевич судорожно нащупал на своей груди свернутую тряпицу, слушаясь чистого инстинкта, не понимая даже, чего он ищет и хочет. И взмолился про себя:

«Боже, ведь Ты есть! И если Ты есть со мной, будь и с ним! Ему нужней сейчас! И Ты, Господи, и Твои дивные чудеса. Пусть даже Ты покинешь меня навеки и моя душа пропадет в аду – я согласен. Только иди от меня к нему! Я предлагаю взамен не жизнь, которая и так тленна, я предлагаю бессмертную часть себя за то, что Ты, Господи, избавишь его! Ведь Ты слышишь. Я чувствую, что Ты слышишь! И если нет у Тебя сердца, то есть нечто большее его. И если Ты пожелаешь потом, я постригусь, крещусь, изыду в пустынь, буду есть саранчу и ходить босой и в рубище, все что угодно взамен! Но Ты не любишь, когда Тебе ставят условия на торг. Тогда просто пожалей! И если есть жалость у меня, то сколь много ее в Твоем бытии, которое есть мудрость и любовь!»

Тут беззвучная молитва Андрея Николаевича была прервана. Генерал Василицкий уже достал из сейфа бархатную коробку, а из нее Мономахову шапку и нес ее перед собой с некоторой торжественностью Ермолову, не обращая внимания на его жалобы и мольбы.

– Владимир Владимирович, уже очень пора! Я не хотел прежде времени говорить, но дела наши катастрофически плохи. – Генерал поднес шапку вплотную к Ермолову. – Только что сообщили, что на границе Халифата и Семиградья началось движение, и как раз все должно произойти. Наши войска, которые по договоренности стоят там в помощь, приведены в боевую готовность. Генерал Склокин может подтвердить. Вы знаете и сами, что как только минует двадцать два ноль-ноль или около того в минутах, начнется война. Погибнут миллионы ваших граждан, Государь!