И рабочие «соглашались».

В лучшем положении оказались те, кто владел собственным «сапи» (волом): они были нужны для перевозки тростника с плантации на завод. С немногочисленными владельцами волов заключали отдельные сложные договоры.

Прежде всего крестьянину предлагали как бы временно продать своего вола, и об этой продаже составляли специальные условия. Хозяин тут же получал деньги. Потом заключали еще одно условие, о том, что этот человек будет работать на сапи, предоставленном ему плантатором. Полный расчет – по окончании всех работ, когда из заработка крестьянина будут удержаны деньги, выплаченные ему за вола.

И получалось так: если человек бросит работу и уйдет с «чужим» волом, его сейчас же посадят в тюрьму как вора. Если же убежит без вола, значит, животное так и останется собственностью Бильбо.

Пока лури не явился за сапи, Па-Инго решил подписать такие условия. Нонга на работу не приняли, и он оставался с больной матерью, смерти которой следовало ожидать со дня на день.

Началась работа, изнурительная, тяжелая. Нужно было как можно быстрее переработать тростник на сахар. С поля на завод вела узкоколейная железная дорога, но вагонетки по ней тащили волы. Неудобные яванские возы на двух колесах со всех сторон двигались к железной дороге, а там тростник перегружали на платформы.

Беспрерывной рекой тек тростник на завод, сначала в так называемую «мельницу», откуда с одной стороны выходила измельченная масса, а с другой, по цементному желобу, полз мутный сок с желтоватой пеной. Дальше сок проходил через известь, серные газы, кипел в огромных чанах, фильтровался, выпаривался, сгущался – и наконец получался сахар, который тотчас грузился в вагоны, потом в трюмы кораблей, которые развозили его по всему свету.

Па-Инго на своем «одолженном» сапи возил вагонетки по рельсам. Плантация, как мы знаем, лежала в долине, поэтому вагонетки приходилось тащить в гору. Бедный вол выбивался из сил, но остановиться нельзя было ни на минуту: сзади напирали другие вагонетки, да к тому же надсмотрщики не жалели кнутов, подгоняя волов и людей.

В обратную сторону, с порожняком, было не легче: вагонетки быстро катились вниз, били животное по ногам, примитивные тормоза действовали плохо. И так – двенадцать часов кряду!

Через несколько дней вол едва переставлял ноги. Животное не выдержало работу, которую выполняли люди, и в конце концов пало от истощения…

И получилось так, что Па-Инго еще должен был отработать плантатору за «чужого» вола!

Бросив работу, Па-Инго самовольно ушел домой.

Там его встретил заплаканный Нонг: мать умерла.

Па-Инго сел в углу хижины и словно окаменел. Казалось, он ничего не видит и не слышит. Не пошевелился даже тогда, когда пришли соседи и унесли тело жены, чтобы похоронить.

Как ни звали его, как ни толкали, Па-Инго ничего не отвечал. Минул день, прошла ночь, а он все еще сидел в углу. Сколько ни старался Нонг расшевелить отца, заговорить с ним, – ничего из этого не получилось. Утомленный, юноша наконец уснул, но и когда проснулся, отец все еще сидел так же, как накануне, и так же широко были раскрыты его ничего не видящие глаза…

Нонг отправился к соседям – посоветоваться, что делать.

И вдруг Па-Инго зашевелился, что-то забормотал и начал дрожать. Глаза его заблестели, запылали дикой злобой, на губах выступила пена. Наконец вскочил, сорвал со стены крис (нож, кинжал) и выбежал на улицу. Размахивая ножом, он мчался по деревне, коротким ударом ранил и сбил с ног случайного прохожего и, не замедляя бега, направился прямо к заводу.

– Амок! Амок! Па-Инго! – разнеслась по деревне страшная весть. Загремели трещотки, люди бросились прятаться кто куда.

Услышав этот крик, Нонг помчался вслед за отцом. За ним спешили и другие мужчины, вооруженные чем попало.

– Амок! Амок! – неслось со всех сторон.

Тем временем взмахом ножа Па-Инго убил какую-то женщину, которая несла воду. Он мчался так быстро, что преследователи все больше и больше отставали от него. Откуда только у старика взялась такая нечеловеческая сила? Уставшие мужчины останавливались один за другим, и лишь Нонг не мог остановиться.

Издали послышались выстрелы. Нонг чуть не упал: «Неужели поздно?»

А когда подошел к сбежавшейся толпе, увидел мертвого отца и рядом с ним окровавленного, тоже мертвого надсмотрщика Грина.

Этот «амок» является особенностью яванцев, и европейцы до сих пор ломают голову над причиной его. Что это – сумасшествие или какая-то болезнь? Замечено, что амок никогда не случается со счастливым человеком, а наступает в результате горя и тяжелого положения. Если такого «оранг-гиля» (сумасшедший человек) удержать, припадок со временем проходит. И все же закон разрешает каждому убить «оранг-гиля», чтобы тот не убил других.

Да, забывают европейцы, что хотя яванцы и «самые терпеливые и тихие», но все-таки люди. Каким бы тихим и терпеливым ни был человек, а горе, мучения и издевательства могут в конце концов довести его до припадка гневного безумия.

До последнего времени это терпение заканчивалось «амоком», а в дальнейшем может окончиться и чем-нибудь другим…