предложения перебраться к родне на жительство не возымели действия. Агафья была непреклонна, и понять ее можно. Да и видно было, что наши уговоры больно отражаются в ее душе.

Она осталась на своем родном месте, где родилась и выросла. И так бы поступил, пожалуй, каждый, кто оказался бы на ее месте. Во всяком случае, лично я согласен с ее решением. Она эту жизнь знает до мелочей, знает, что, где и когда надо делать, трудолюбия ей не занимать, она умеет делать все в той жизни, в какой оказалась. Другой жизни она не знает, и перестраиваться на другой лад у нее уже не получится. Да и немаловажно то, что, находясь в гуще людей, она может, с ее здоровьем, в любой момент стать жертвой любой инфекции.

Я не буду повторять того, что уже много раз говорил. Скажу одно, что сейчас иное время, и ей практически не угрожает недостаток питания, одежды и прочего. Люди помогли, и главную роль в той помощи и в том, что вся Россия узнала о трагедии этой семьи, безусловно, принадлежит в первую очередь В.М. Пескову, который тактично и обстоятельно поведал миру о том, что произошло в таежной глухомани Западных Саян.

Одним словом, Агафья Карповна никогда и никуда не уйдет с родового места. Тем более что в том месте, где она проживает и вокруг нее находится, по моим подсчетам, как минимум одиннадцать могил, где погребены самые близкие и дорогие ее сердцу люди. Около них она и осталась. Здесь и закончится тяжелый и редкий по своей сути жизненный путь этой многострадальной семьи из рода Лыковых.

Однажды в кругу друзей во время беседы о судьбе Лыковых, когда я рассказывал о том, что знаю сам и что рассказывали мне очевидцы об их жизни, мой хороший приятель, социолог, сказал, что трагедия семьи Лыковых – это отголоски раскола и Октябрьской революции. Мне кажется, он попал в точку.

Сейчас Агафья Карповна окружена вниманием, ей помогают во многом, и в этом отношении все, слава Богу, благополучно. Все попытки подселить к ней кого-нибудь с целью сгладить одиночество заканчивались провалом. Эти попытки никогда не дадут положительного результата. Сейчас нет никого, кто мог бы легко переносить эти условия, тяготы жизни и быть стопроцентным единомышленником. Таких людей просто уже нет, даже среди единоверцев вряд ли кто найдется. Я имею в виду, что жить там так, как живет она, никто не сможет по той простой причине, что вокруг иная жизнь и общего языка уже не найти.

В заключение хотелось бы вернуться к некоторым фактам отношения людей к семье Лыковых.

Все военные годы директором заповедника был Алексей Дмитриевич Черствев. Инженер по образо ванию, большой знаток дикой природы, прекрасный охотник и замечательный человек. На его долю выпа ла нелегкая задача охраны огромной труднодоступной территории заповедника, практически без наблюдате лей. На всех кордонах обязанности наблюдателей выполняли жены ушедших на фронт мужей. В научном отделе были одни женщины. А транспорт – только верховые лошади.

Алексей Дмитриевич уделял много времени жителям поселка и особенно молодежи. Часто вечерами приходил в наш маленький клуб и при свете керосиновой лампы рассказывал нам о положении на фронте. Иногда, при хорошем настроении, играл на гитаре и пел романсы. Он знал и любил музыку. Всю войну в нашем поселке не было ни электричества, ни радио, ни магазина, а газеты доходили до нас на 10-12-й день после выхода в свет. Никаких продуктовых карточек за всю войну у нас не было, хлеб выращивали сами и получали мукой согласно нормам военного времени. Но, несмотря на почти полное отсутствие мужчин и другие трудности, ему удавалось держать под контролем территорию заповедника, южную границу которого охраняли пограничники. За три с небольшим года своей работы он изъездил практически всю его территорию. Четырежды совершил поездки на Абаканский кордон, горячий источник и по долине реки Бедуй до южной границы с Тувой. Каждый раз, уезжая на Абаканский кордон, он включал в состав экспедиции кого-нибудь из научных сотрудников и одного или двух пожилых охотников. Обязательно брал с собой килограммов пять соли для пополнения запаса на кордоне и всегда говорил:

– Для Лыкова, может, выманим его солью из тайги. Соль он прятал в тайнике, о котором Лыков знал, и оставлял записку, в которой излагал события, настаивал на выходе из тайги и сообщал, что кордон в его распоряжении. Но, как показало время, Лыков ни разу на кордоне не был, все было цело.

Позднее, кажется в 1950 году, мы случайно нашли в кладовой одну из записок Черствова.

Во время очередной поездки на Абаканский участок он оставил на кордоне всех, а сам на лодочке поднялся на шесту километров на 10–15 вверх по реке, но нигде никаких следов человека не обнаружил. Зато, как он сказал, зверья везде тьма.

При возвращении из последней поездки в сентябре 1945 года, когда до нашего поселка оставалось около восьми километров, на тропу метрах в 70–80 перед ними неожиданно выскочил довольно крупный медведь. На какое-то время он остановился, как бы разглядывая людей, и почти сразу, как танк, кинулся на них. Черствов ехал впереди, и, как рассказывали ехавшие за ним, он мгновенно сдернул со спины карабин, и как был в седле, выстрелил навскидку. Медведь перевернулся через голову и остался лежать на спине, медленно распуская лапы. Передернув затвор, директор выстрелил еще раз, но надобности уже не было, первая пуля попала точно в лоб. Спустя несколько секунд, в наступившей тишине, Алексей Дмитриевич оглянулся и, спешившись с коня, улыбаясь, спросил:

– У вас все в порядке? Идите, поздоровайтесь. Все трое осторожно спешились и еще осторожнее подошли к поверженному зверю. Спасло людей его искусство стрелка, в противном случае медведь растрепал бы всех.

Черствов говорил, что после войны он обязательно найдет Лыкова и переселит его на кордон. В ноябре 1945 года он сдал дела и уехал в родную Москву. Позднее Совмин направил его в Новочеркасск, где он был назначен главным инженером завода по выпуску электровозов.

С одним из бывших сотрудников НКВД К.Н. Чижиковым, который принимал участие в поездке на Абаканский кордон в 1947 году, мы жили в одном городе и иногда встречались. Последняя наша встреча состоялась где-то в середине семидесятых годов. Мы сидели довольно долго в сквере и вспоминали о тех временах. Здесь спустя много лет он практически повторил те же слова, что и тогда. Он говорил, что сам Лыков никакой опасности не представлял, ни в чем замешан не был, да и жил он не на территории Горного Алтая, поэтому им по-настоящему и не интересовались. Его главная вина заключалась в том, что он увел свою семью и таким образом лишил своих детей абсолютно всего, да и никакого приказа о якобы ликвидации Лыкова не было. Лыковы и так пострадали – был убит Евдоким, но в этом случае ни власти, ни представители органов никакого отношения к этому не имели. Это убийство было на совести работников заповедника, которые, как он сказал, прикрылись тем, что якобы Евдоким оказал сопротивление. Все ли он поведал мне или нет, сказать трудно, но, по-моему, он не лукавил. Многое из деяний тех далеких теперь лет ушло в прошлое и уже припорошено пеплом времени.

Вообще вопросом, как быть с семьей Лыковых, занималась власть, и в 1951 году было принято решение найти их, поселить на кордоне заповедника и зачислить Карпа Осиповича в штат наблюдателей. И эта работа поручалась руководству заповедника. Но об этом мы уже знали в 1951 году. Меня удивило другое. Чижиков рассказал мне об одном человеке, который в то время интересовал органы. Оказывается, я его знал, и сказал ему об этом. Чижиков посмеялся и ответил, что вот и хорошо, что ты об этом не знал, тебе тогда многое нельзя было знать. Человек этот ни в чем повинен не был, поэтому его и не трогали. Вот такие превратности судьбы.

Если говорить по существу, то это сейчас, когда я описываю события тех далеких теперь лет, многим может показаться, что тогда только и дел было, что думать и говорить о Лыковых, проводить совещания, рассуждать, как быть, как поступить и т. д. На самом деле жизнь шла своим чередом. О Лыковых вспоминали редко, и он практически не интересовал никого. И если бы не заповедник, то никто бы и не вспомнил о них.

Один из жителей поселка Килинск, где проживают родственники Лыковых, сказал мне:

– Никто их в тайгу не гнал, сами ушли, – и, подумав, добавил, – Лыковы мученики, в тьме жили и уйдут в забвенье. Но здесь можно возразить, что Лыковы своим отшельничеством, своим образом жизни, при полном отсутствии контактов с людьми привлекали всеобщее внимание. Случай действительно уникальный.

О них узнали в других странах мира и, «по горячим следам», много писали, много говорили, но постепенно страсти улеглись и успокоились. Пройдет время, и о них забудут, и вспоминать будет некому.