отмена всех традиционных форм идентичности – государств, религий, наций, этносов, даже семей и полов. Вместо государства приходит «открытое общество», вместо традиционных конфессий – сектанство и индифферентность, вместо народов – индивидуумы, вместо полов – клоны, киборги и продукты трансгендерных операций.

Сегодня постмодерн достиг исторической победы. На сей раз не только над традиционным обществом, но и над самим модерном. И снова, как и в эпоху Просвещения, можно противостоять постмодерну. На сей раз, правда, и архаические консервативные идеологии, и преодоленные идеологии модерна оказываются по одну сторону баррикад. На практике это противостояние выражается в том, чтобы отстаивать:

– национальное государство против глобализации;

– геополитический дуализм суши и моря против «мирового потопа» в виде тотальной победы атлантизма;

– традиционную семью и органическое воспроизводство детей против свободы трансгендерных операций, однополых браков и клонирования;

– общественную идентичность против тотальной атомизации индивидуумов;

– мир вещей и действий против мира «изображений» и «экранных фальсификаций»;

– реальную экономику («старую экономику») против финансизма, виртуальности, неоэкономики и т. д.

Те стороны модерна, которые не попали в постмодерн, оказались, по сути, продолжением Традиции, и сегодня все это по одну сторону баррикад. Это, кстати, делает возможным альянсы консерваторов и социалистов и т. д.

Вспомним теперь о тех тенденциях, которые на самой заре модерна предпочли инвестировать свою внутреннюю энергию в идеологии, модернистские по форме, но немодернистские по содержанию. Именно эти инвестиции и составили основной нерв современной политической и социальной истории, содержание всего Нового Времени.

Нечто подобное наблюдается и сегодня. Перед лицом постмодерна останки традиционного общества (например, традиционные конфессии) и элементы модерна (например, социализм, реальная промышленность, национальное государство) оказались по одну сторону в положении формальной антитезы постмодерну. Это новое состояние дел требует тщательного осмысления. На поверхности очевидным остается только одно – простой импульс сопротивления постмодерну. Чистая реакция, отторжение. Уже неплохо, но этого далеко не достаточно.

Уникальность евразийства как политической философии (из разряда консервативно-революционных) состоит в том, что оно понимает уникальность новой ситуации быстрее других мировоззрений и (это самое важное!) не ограничивается сопротивлением, но предлагает инвестировать внутреннюю энергию в новый проект, принимая вызов постмодерна, стремясь освоить его формальную структуру, с готовностью поместить в чудовищный язык глобализации радикально иное содержание, уходящее корнями в глубины премодерна, в Традицию. Это значит не просто отстаивать старое, но отстаивать Вечное.

Артур Мюллер ван ден Брук, выдающийся теоретик Консервативной Революции, друг Мережковского и переводчик на немецкий язык трудов Достоевского, в своей книге «Третье Царство» писал: «Раньше консерваторы противились Революции, мы же должны Революцию возглавить и увести ее в ином направлении».

Точно так же мы, евразийцы, должны поступить с постмодерном. За нашей спиной и преодоленная модерном Традиция, и проигравшие стороны самого модерна. Они нуждаются в защите не сами по себе. Мы должны сохранить верность тайному смыслу, вечности, михаэлическому свету. И для этого можно пожертвовать формой. Чтобы спасти содержание.

Итак, евразийство есть постмодерн, но с радикально иным содержанием.

Мы принимаем вызов глобализации, «нового мирового порядка», и согласны с тем, что назрели и неизбежны иные правила игры. Мы не цепляемся за старое – ни в политике, ни в экономике, ни в культуре. Но мы имеем оригинальный и самобытный сценарий будущего: именно будущего, а не прошлого.

Принципы евразийского постмодерна таковы:

– пусть отмирает национальное государство, но пусть на его место придет не единая «глобальная Империя», но несколько континентальных империй (созвездие «империй» против «Империи»);

– пусть сухопутное начало оторвется от конкретных границ и станет столь же глобальным, как и «атлантистские ценности», с претензией на универсальность (это значит, что мы должны противостоять глобализму не локально, но глобально), вместо водного потопа – гераклитовский «экпюрос», который высушит мировые воды;

– пусть изменится этика полов, но через возврат к архаическим формам и в творческом неосакральном эксперименте;

– пусть индивидуум прорвется к высшим аспектам внутреннего «я» через радикализацию опыта одиночества или волевым образом утвердит новые формы коллективной идентичности – экстатические и имперские (здесь действует принцип «экстатической империи»);

– пусть «знаки» и плоские тени экранов заменили собой вещи – мы должны стать господами зрелища, захватить власть над диспозитивом знаков, подчинив себе режиссуру спектакля постмодерна;

– пусть виртуальная экономика вытеснила реальную – мы должны пробиться в святая святых электронных мозгов мировой биржи и замкнуть как раз те проводки, которые ни в коем случае не рекомендуется замыкать (операция «Сорос по-евразийски», обвал мировых валют, но не для наживы, а ради Великой Идеи)...

Мы должны прорасти сквозь постмодерн, как живая трава сквозь мертвый асфальт. Это проект евразийской ризомы, клубневой (и клубной) системы. Мы в ином тысячелетии. Странно оказались мы за непроходимой чертой миллениума и теперь с тяжелой аскетической радостью осваиваем его язык. Этот язык ужасен, но мы хотим произнести на нем такое слово, чтобы операционная система пришла в логическое противоречие и мировой компьютер необратимо заглючило.

Евразийство – это михаэлические световые токи, радикально иной взгляд на судьбу мира, на его смысл и значение. Евразийство – это переоценка всех ценностей, «передача весов из рук торговца в руки Архангела», «Пурпурного Архангела» (Сохраварди). Евразийство – это смена современной парадигмы на михаэлическую парадигму духа и вечности. Евразийская глоссалалия народов, культур и традиций – это шелест ангельских крыл.