– Вот, пожалуйста, – председатель замолчал, предоставляя гостю право самому оценить ситуацию, – купили по случаю…

– М-да… – Андрей обошел единственный пресс, составлявший весь арсенал штамповочного участка; потер рыжую от ржавчины табличку.

– Вы не пачкайтесь, – председатель тоже подошел, – я и так скажу – год выпуска, восьмидесятый. Десять лет валялся, но надеемся, вы нам его запустите.

– То есть, вот на нем вы собираетесь делать запчасти для автомобилей? – Андрей усмехнулся, – бедные автомобилисты.

– А что? Некоторые в гаражах напильниками точат, – председатель поднял взгляд к фермам, под которыми безжизненно замерла кран-балка, – это уже наши проблемы, а ваше дело – запустить. Давайте сразу решим с оплатой – я ж понимаю, что за зарплату никто палец о палец не ударит в наше время. Предлагаю – за монтаж платим наличными, а наладку пропускаем по договору, чтоб ни вам, ни фирме вашей не было обидно – думаю, будет справедливо.

– И я так думаю, – Андрей прикинул цифры, и получились они вполне приемлемыми.

– Слесаря я сейчас пришлю, – председатель вышел.

Оставшись один, Андрей подошел к огромному мутному окну. Вдалеке, за сеткой дождя, угадывались коробки домов, серые и неуютные, как и все, что он видел сегодня утром. Хотя, когда нет веселой, способной радовать глаз зелени, все города кажутся серыми и неуютными.

Вернулся к прессу; ткнул в кнопку, и та, вывалившись, покатилась красным колесиком по цементному полу; из электрошкафа свисала растрепанная борода проводов, а из сплющенных медных трубок торчали обгоревшие спички. Сняв мокрую ветровку, Андрей повесил ее на кусок трубы, торчавший в стене. …Черт, даже просушить негде!.. Гребаная перестройка… Где бытовки? Где спецодежда? Где гостиница? Вечером еще с жильем бегать… Достал сигарету, и в ожидании слесаря, вышел в цех. Огромная гулкая тишина нарушалась лишь чириканьем воробья, да монотонным бульканьем падающих с высоты капель, уже образовавших посреди пролета здоровенную лужу; ветерок вдувал через разбитое окно сырую прохладу… Нет, на штамповочном участке было уютнее, и Андрей вернулся, прикрыв за собой дверь.

Слесарь оказался высоким и худым, очень похожим на книжного дон Кихота.

– Меня к вам приставили, – объявил он вместо приветствия, – чего делать-то надо?

– Все. Для начала пойдем, посмотрим, что еще от машины осталось. Где ваш склад?

– Кто наш? – дон Кихот засмеялся, – идемте, покажу, – и едва они спустились в длинный темный переход, начал жаловаться на жизнь, – вообще-то я сменщиком конверторов работал. Горячий стаж для пенсии, сами понимаете, вещь важная. Двадцать пять лет свои намотал и решил податься, где полегче, а когда бумаги оформляли, соплячка одна, вместо «конверторов», написала «конвейеров». Чуете разницу?

Разницу Андрей «чуял», но сочувствия дон Кихот не вызвал, поэтому он промолчал.

– А разница в том, что плакала моя «горячка»! Я потом полгода пороги обивал, пока доказывал, что к чему. Во, как! Форменное безобразие!..

В конце концов, они оказались в другом цехе, сплошь заваленном ржавым железом, в котором уже трудно было распознать конкретные детали конкретного оборудования.

– Вишь, в этой стране везде бардак, – произнес дон Кихот с непонятной гордостью и сделал жест, словно приглашая гостя в сокровищницу, – шукай.

А «шукать» там можно было не один день…

…Достань бордовые туфли… достань бордовые туфли… бордовые туфли с пряжками… Сначала Кате показалось, что проснулась она от холода, так как вчера, разгоряченная работой, даже не закрыла окно; села, боязливо озираясь по сторонам – концовка сна растаяла в тишине, но не исчезла из памяти.

Просидев минут пять и наблюдая, как робкий рассвет пытается прокрасться в комнату, Катя поняла, что больше не заснет. …А что? Четыре часа поспала – нормально. На дежурстве иногда и меньше получается…

Она хотела умыться, но кран лишь зашипел и издевательски выдавил единственную каплю, бесшумно упавшую в раковину. Катя помнила, что воду в городе включают по графику, поэтому не сильно расстроившись, распахнула шкаф и решила пока заняться разборкой вещей. Что с ними делать, она уже придумала – недалеко от матери жила Полина, которая каждый год ходила по дворам и помогала копать картошку – не за деньги, а чтоб накормили досыта. Да она обалдеет от таких подарков!

Открыв первую же обувную коробку, Катя увидела бордовые лакированные туфли с потемневшими пряжками.

…Откуда я могла знать о них?.. Поставив туфли на диван, она присела рядом, будто ожидая ответа. Ощущение тайны, встретившее ее вчера в темном коридоре, вернулось и, возможно, захватило б сознание, сея страх и панику, но в ванной, фыркнув, полилась вода. Звук привел Катю в чувство; она пошла, умылась и вернулась в комнату; то, что туфли стояли на прежнем месте, а вокруг ничего не изменилось, сразу ее успокоило. …В конце концов, сейчас столько всего открывают в человеческих мозгах!.. – подумала она, – может, я видела их каким-то внутренним зрением… или это тетя Нина общается со мной – говорят же про жизнь после смерти, – она воинственно вскинула голову, обращаясь к невидимой субстанции, – я не делаю ничего плохого! А туфли… чем отдавать Полине, могу отвезти… только куда? На кладбище?.. Пожалуй. А куда еще?..

У соседей за стенкой тоже зашумела вода; наверху робко тявкнула собака. …Культурная, не то, что Дик, – усмехнулась Катя. Туфли сразу утратили потустороннюю сущность, превратившись в некую игру воображения, и, тем не менее, она решила избавиться от них в первую очередь.

Дождавшись, когда городские люди, по ее мнению, заканчивают утренние дела, она подошла к телефону.

– Теть Люд, я еще тут, – и пока та не спросила «почему?», пояснила, – хочу к тете Нине съездить. Где ее похоронили?

Возникла пауза. Видимо, тетя Люда искала мотив странного поступка, и наконец нашла то, что укладывалось в ее систему миропонимания.

– Может, и правильно, – согласилась она, – не зря ж говорят, что не бесследно мы уходим. Сделай ей приятное. Нинка не злая была и не подлая, а, как Танька моя говорит, «упертая». Вбила дурь в голову, а все страдали…

– А вы тоже считаете, что люди живут и после смерти? – удивленно переспросила Катя. Впрочем, ответ имел для нее не больше значения, чем результаты уличных опросов, которые ничего не меняют, а лишь сообщают, отличаешься ты от толпы или нет, но тетя Люда не выдала даже этой информации.

– Неважно, что я думаю, – она засмеялась, – так учит церковь, а сейчас и ученые заговорили. Значит, слушай: выйдешь из дома и пойдешь к скверу. Там сядешь на тридцать девятый ПАЗик. Он привезет тебя на кладбище. Сама ты ничего не найдешь, потому что памятника еще нет. Спросишь у кого-нибудь. Записывай квартал и номер могилы… Поняла?

– Поняла, – положив трубку, Катя вернулась к туфлям. Если верить религии, ученым и косвенно тете Люде, то все получалось даже логично, но как им всем верить, если… если не верится?..

Мысли, словно змеи, спутались в ядовитый клубок. Его нельзя было трогать, иначе получишь укус, способный лишить жизни… нет, не физической, а той, к которой люди привыкли за столько лет воинствующего атеизма – пусть уж змеи извиваются в голове сами по себе, а жизнь продолжается сама по себе.

Катя сунула туфли в пакет и выскочила на улицу. Нужный автобус она нашла сама, не прибегая ни к чьей помощи. Являлось это знамением или она просто начала привыкать к городу, неизвестно; да и зачем выяснять такие нюансы – это ж просто одна из змей подняла голову, шипя и маня движениями своего раздвоенного языка.

Отдав водителю деньги, Катя уселась на самое первое сиденье и уставилась в окно. Наблюдение за людьми, спешившими по своим прозаическим делам, сглаживало эмоции, и очень скоро Катя успокоилась