Ева растроганно смотрела, как Гриша целует ее колени, и в порыве нахлынувшей на нее нежности обняла его голову, провела пальцами по черным кудрям.
— Ты хочешь быть моим мужчиной? — прошептала она и затаила дыхание, смутно представляя себе, что может последовать за ее словами.
— Да. Хотя бы раз. Я сделаю все, как ты скажешь.
Она легла на спину и закрыла глаза.
— Ты можешь мне не поверить, но я тоже этого хочу. Ну же…
Ева открыла глаза и сразу же вспомнила, что она дома. В дверь еще раз позвонили, а она все разглядывала орнамент на стене, напомнивший ей почему-то первые минуты близости с Гришей. Она сошла с ума.
«Но он оказался прекрасным любовником», — подумала Ева, направляясь к двери.
Она чувствовала себя превосходно. Казалось, тело выражало ей благодарность за все те безумства, которые она позволила себе с тех пор, как приехала домой. Разум молчал. Совесть тоже. Жизнь дарила ей сладостные минуты любви, пусть и окрашенной в ярко-красные тона самообмана и сиреневые — благодарности.
Увидев на пороге Фибиха, она обняла его.
Профессор выглядел озадаченным.
— Ева, с приездом, конечно, но мне кажется, я совершил непоправимую ошибку.
— Что случилось? Что-нибудь с картинами?
— Ну вот, вы все и поняли. Они же как дети вам, я понимаю.
— Что-нибудь пропало? Не молчите! Я же за ними и приехала!
— Нет-нет, боже упаси, все они целехоньки. Но я показал их одному человеку. Я даже не запомнил, как его зовут. Мой адрес ему дал некий Рубин. Кажется, это ваш хороший знакомый.
«Не то слово».
— И что? Он их посмотрел? Что-нибудь сказал?
— Нет. Он только причмокивал губами. По-моему, они ему понравились.
— И вы не побоялись впустить к себе в дом незнакомого человека?
— У него такая благородная внешность. К тому же он в годах. Ну нельзя же, согласитесь, в каждом человеке видеть грабителя или убийцу. Кроме того, ближе к старости человек несколько иначе смотрит на эти вещи.
Словом, я вам признался.
— Глеб Борисыч, вы не знаете, почему я до сих пор держу вас на пороге?
— Нет, извините.
— Да потому, смешной вы человек, что испугали меня до смерти. Проходите, пожалуйста.
— Нет-нет, я хочу сказать вам еще вот что…
Звонил Бернар. — Он по-птичьи наклонил голову набок и внимательно посмотрел на Еву. — Вчера вечером. Он беспокоился, что вы не берете трубку.
— Боже! — Она взволнованно затеребила поясок халата. — Все очень просто: я не успела включить телефон. — На этот раз она не лгала, телефон действительно был отключен.
— Он будет звонить вечером. А еще он передал вам привет.
— Спасибо. Может, зайдете?
— Нет, благодарю. Ко мне сейчас придет друг.., мы с ним должны доиграть партию в шахматы…
Ева метнулась в; кладовку и достала оттуда чемодан.
— Я же совсем забыла! Все проспала. У меня для вас посылка. От Пейрара.
— Ну вот… Спасибо. Это тоже про саранчу, но только про другую…
Он ушел, а Ева решила все-таки перед тем, как звонить Драницыну, выпить чаю. На столе она нашла маленькую сафьяновую коробочку. Она открыла ее и обомлела: там лежало кольцо с крупным бриллиантом. Гриша..'. Ева поцеловала кольцо и еще долго стояла, глядя в окно.
Вечером, когда она ждала прихода Драницына и нервничала, не зная, что ей лучше надеть, позвонил Бернар.
— Бернар! Говорю сразу, что у меня, глупой, был отключен телефон. Долетела хорошо, чувствую себя нормально. Жду прихода Левы.
Фибиху кассету передала. Ты почему молчишь?
— Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. — Он говорил очень тихо. — Я не должен был ей объяснять…
— Что случилось? — У нее мороз пошел по коже и ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.
— Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.
— И что? Как она отреагировала?
— Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…
— Что с ней?
— Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.
— Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.
— Ну хорошо, я так ей и передам.
— Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное. Лева. Целую.
Она побежала открывать.
У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное.
Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посредине, тоже эффект, доставшийся от природы.
Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву, Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.
Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал.
Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.
Увидев Еву, он обнял ее:
— Салют! Мне на дачу провели телефон.
Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.
— Зайдешь?
— Тебя на сколько отпустили?
— На пять дней. Я приехала вчера ночью.
А что, ты занят?
— Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.
— Так пройди, поговорим.
— Некогда. Там внизу — такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.
— Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим, и ты освободишься от меня.
— А где картины? — Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.
— У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.
— Нет, не так. У тебя его телефон есть?
Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?
— За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.
