Я наблюдал за этим издали, сознавая свою беспомощность, потому что все произошло так стремительно, что и «Отче наш» до половины не дочитаешь. Но когда Малатеста кинулся бежать, а капитан повернулся к королю удостовериться, что он не ранен, я, разбрызгивая лужи, со шпагой в руке помчался вдогонку за итальянцем, пригнувшись и прикрываясь от стегавших по лицу веток. Расстояние сокращалось — я был юн и легок на ногу, так что вскоре стал настигать его. Он вдруг обернулся, увидел, что я один, и остановился, с трудом переводя дыхание. Дождь хлестал так свирепо, что грязь у меня под ногами, казалось, вскипала.

— Погоди-ка малость, — сказал Малатеста, для вящей убедительности подкрепив свои слова движением руки со шпагой.

Я в нерешительности замедлил шаги. Быть может, капитан последовал за мной, но в настоящую минуту мы с итальянцем были наедине.

— Хватит на сегодня, — прибавил он.

И снова двинулся прочь — спиной вперед, не сводя с меня глаз. Тут я заметил, что он прихрамывает и, когда наступает на правую ногу, морщится от боли. То ли его ранило, то ли ушибся, когда бежал по лесу. Он промок насквозь, был очень грязен и смертельно утомлен. Шляпа где-то слетела, длинные мокрые волосы слиплись на лбу и щеках. Я подумал, что усталость и хромота уравняют наши возможности.

— Не стоит… — проговорил Малатеста, угадывая мои мысли.

И проковылял еще немного. Чертовски болела спина, но боевой задор был весь при мне. Я сделал шаг, потом другой. Итальянец покачал головой, как бы укоризненно. Потом улыбнулся, немного отступил, сдерживая гримасу боли, и стал в позицию. Кончики наших клинков соприкоснулись. Я был предельно осторожен и искал способ как-нибудь подобраться к нему. Он, старый пес, ограничивался только защитой. Но даже и так, не предпринимая ответных атак, Малатеста владел оружием несравненно лучше меня, и мы оба это знали. Однако я был как во хмелю, глух к доводам рассудка и помнил только одно: он — передо мной, а у меня в руке — шпага.

Вот он приоткрылся, словно бы ненамеренно, но, почувствовав подвох, я не атаковал, а, держа шпагу так, что чашка приходилась на уровень глаз, чуть пошевеливал локтем из стороны в сторону и искал брешь в его обороне — истинную брешь, а не ловушку. Дождь все лил, я старался не поскользнуться, памятуя, что это равносильно гибели.

— Э-э, мальчуган, ты стал благоразумен.

Малатеста улыбался, но я знал — он дразнит меня, так сказать, выманивает из норки. И потому не поддавался. Время от времени, не сводя с него глаз, рукой, державшей кинжал, я смахивал дождевые капли со лба.

За спиной у меня послышался голос, выкрикивавший мое имя. Капитан. Я отозвался. Из-под прилипших прядей глаза итальянца быстро перекатились справа налево и обратно. Он искал выход. И тогда я стрелой кинулся на него.

О-о, как блистательно владел оружием этот мерзавец! Как стремителен, как точен он был. Без малейшего усилия парировав выпад, который всякого другого на его месте пробил бы насквозь, итальянец с полнейшим хладнокровием нанес ответный удар. Если бы не больная нога, на которую он не мог по- настоящему опереться, он рассек бы мне лицо со лба до подбородка. Но и так шпага моя отлетела на несколько шагов. Прикрываться от него одним кинжалом было бы совершенно зряшной затеей. Я даже и не пытался, а застыл на месте, вероятно, сильно напоминая загнанного зайца и ожидая, когда последует следующий выпад — завершающий, окончательный и смертельный. Но тут Малатеста болезненно скривился, яростно простонал, неверными шагами отпрянул назад, приволакивая поврежденную ногу.

И упал. Потом приподнялся и сел в грязи. Шпага в руке, богохульство на устах. Какое-то мгновение мы смотрели друг другу в глаза: я — ошалело, он — растерянно. Дурацкое, надо признать, получилось положение. Опомнившись наконец, я метнулся за своей шпагой, отлетевшей в сторону, к подножью дерева, а когда подобрал ее, Малатеста, по-прежнему сидя, вдруг взмахнул рукой, в воздухе со свистом мелькнуло подобие стальной молнии — и в пяди от моей головы задрожал глубоко вонзившийся в ствол дерева кинжал.

— Это тебе на память, мальчуган.

Я направился к нему с намерением заколоть на месте, и, прочитав это намерение в моих глазах, он отшвырнул свою шпагу, откинулся назад, опираясь на локти.

— Не везет мне сегодня.

Осторожно приблизившись, я кончиком шпаги поворошил его одежду, проверяя, не припрятал ли он еще какого оружия. Потом приставил острие к тому месту где находится сердце. Мокрые, прилипшие к щекам волосы, лиловатые круги под глазами — Малатеста будто сразу постарел на несколько лет и выглядел безмерно измученным.

— Не надо… — с неожиданной мягкостью проговорил он. — Предоставь это ему.

Малатеста глядел мне за спину — туда, где смыкались ветви деревьев. В этот миг послышалось чавканье сапог по грязи, и рядом со мной, отдуваясь и тяжело дыша, возник капитан Алатристе. Стремительно и молча он бросился на итальянца, схватил его за волосы и, отложив в сторону шпагу, приставил к его горлу огромный охотничий нож.

Мысли у меня в голове неслись как угорелые. Но было их немного. Я вспомнил суровый вид графагерцога Оливареса, враждебный тон Гуадальмедины и ту августейшую особу, которую мы оставили на опушке под охраной Косара. Без свидетельства Малатесты нам с капитаном слишком много придется объяснять, и есть опасения, что не на все вопросы найдутся у нас ответы. Осознав это, я ужаснулся. И удержал руку своего хозяина:

— Он мой пленник, капитан.

Алатристе вроде и не слышал. Лицо его, словно высеченное из гранита, выражало непреклонную решимость. Потемневшие глаза были сделаны, казалось, из того же вещества, что и нож у него в руке. Я видел, как вздулись на ней вены, как напряглись мускулы. Еще мгновение — и она вонзит клинок в горло итальянцу.

— Капитан!

Я попытался вклиниться между ними. Алатристе резко отстранил меня, занес левую руку для оплеухи. Глаза вонзились в меня не хуже стального лезвия.

— Он сдался мне! Он мой пленник!

Все это, вместе взятое, напоминало кошмарный сон — грязная и мокрая прогалина, дождь, без устали сыплющийся сверху, частое дыхание капитана, бурно вздымающаяся грудь Малатесты… Алатристе нажал сильней. Если бы я не удерживал его руку изо всех сил, нож пошел бы своим путем.

— Кто-то должен будет объяснить правосудию, что здесь произошло! — стараясь, чтобы голос мой звучал как можно убедительнее, сказал я.

Алатристе не сводил глаз с Малатесты, который откинул голову, насколько это было возможно, и стиснул зубы в ожидании последнего удара.

— Я не хочу, чтобы нас с вами замучили до смерти пытками!..

И видит бог, это было воистину так! Я заметил, что слова мои произвели наконец нужное действие, смысл их мало-помалу доходил до капитана — он весь как-то обмяк, хотя пальцы его еще крепко сжимали роговую рукоять ножа. Малатеста оказался сообразительней:

— Пропади ты пропадом! — воскликнул он. — Дай ему убить меня!