– Какое же это открытие? – заинтересовался я.
– Пока тайна.
– Ну, пожалуйста, скажите. Я никому ни слова.
Лиля заколебалась:
– Поклянитесь.
– Клянусь.
– Нет, не так. Смотрите мне в глаза и повторяйте: «Клянусь, если я скажу лишь слово…»
Я повернулся и уставился в ее черные глаза, которые вдруг стали серьезными и страшно глубокими.
– Клянусь, если я скажу хоть слово…
– …пусть тогда мой самолет разобьется, а тело мое не опознает даже мать.
Я покорно повторил за ней клятву. Мой самолет никогда не разобьется.
– Ну вот. Вы первый человек, который это узнает. Мы живем на электроне.
– Где? – поразился я.
– На электроне. А солнце – протон.
Я невольно рассмеялся. Лиля спокойно взяла яблоко и откусила его.
– Смейтесь, смейтесь. На вашем месте каждый поступил бы так же.
– Но как вы пришли к такому выводу? – спросил я, вволю насмеявшись, благо на это мне было дано разрешение.
– Это уже частности. Не исключена возможность, что наша солнечная система – это атом, который входит в состав пепельницы, стоящей на столе какого-нибудь великана. А этот великан сидит в мягком кресле, читает газету, тычет окурки в пепельницу и даже не подозревает, что в ней копошатся миллиарды солнц и планет, на одной из которых находимся мы с вами. И мы никогда не увидим ни этого великана, ни даже его пепельницы – потому что человеческий глаз не замечает ни маленького, ни большого. Впрочем, «большое» и «маленькое» – понятия относительные, которые осознаются только в сравнении. Так же точно, может быть, есть жизнь и на нейтронах, которые мы разгоняем. А почему и не допустить такой возможности? Вы уверены, что все мыслящие существа должны иметь рост полтора метра и температуру тридцать семь градусов? Вы уверены, что микробы не мыслят?
– После беседы с вами – нет.
– Не нужно иронизировать. Я этого не люблю.
– Я и не думал. Этого открытия хватит и на десяток гениев.
– Опять? Идемте домой.
На лестнице был переполох: трое дружинников с торжеством тащили упирающегося шкета в папахе на улицу. Физиономия была у него черная, как у негра. Он пытался прорваться в рай через котельную.
Лиля жила далеко, и я возвращался последним трамваем. Всю дорогу, я смотрел в окно невидящими глазами и улыбался. Таких девушек мне еще не приходилось встречать. Открыть жизнь на электроне! Смешно… И руки цепкие, как у гимнастки. В темном подъезде я все-таки поцеловал ее. Получилось быстро и грубо, так как я думал, что Лиля будет сопротивляться. Но она только сказала:
– Ничего приятного не нахожу. Пошло.
– Но гении тоже целовались, – возразил я.
– К сожалению.
За окном гнулись деревья из синих искр. Кондукторша в ватнике и плаще, похожая на кочан капусты, подозрительно смотрела на меня, очевидно принимая за пьяного. А мне хотелось сделать ей что-нибудь приятное, доброе. Купить билет, что ли?
– Значит, глаза голубые, как пламя денатурата?
– Да.
– И лицо, как у «Неизвестной» Крамского?
– Да.
– Гм… – Кобзиков задумался. – А социальное положение ее ты выяснил?
– Нет.
– Без социального положения не могу,
– У нее была дорогая шубка и платок рублей за пятьдесят.
– Многие имеют одну мать уборщицу, а носят дорогие шубки.
– Живет в новом доме. На дверях табличка.
– Многие живут в новых домах и имеют таблички. Нет, Рыков, денег я тебе дать не могу. Что скажет ревизионная комиссия? Выясни социальное положение, тогда будем, смотреть.
– Как же я стану выяснять социальное положение, если у меня нет ни копейки? Ведь ее в кино надо водить.
– Разумеется.
