– У него доброе сердце, – бормотал я.

Тоня искренне огорчалась:

– Я, наверно, очень плохая, Геннадий Яковлевич! Нельзя судить о человеке по его внешнему виду, ведь правда? Я постараюсь больше не говорить о нем так, ведь он ваш друг, правда?

Тоня в этом году окончила десять классов. Она худенькая, курносая и веселая. Все ее восхищает, все удивляет. Ко мне юная секретарша относится с заботливостью девочки, увидевшей на улице птичку с перебитым крылом. Когда по радио начинали передавать песни о любви, она выключала приемник, так как почему-то решила, что мне тяжело их слушать.

По вечерам нам часто приходилось оставаться вдвоем в холодной пустой фотографии. Из приемной до меня долетали странные звуки, словно там осторожно стирали батистовый носовой платочек. Это плакала Тоня. Тогда я выходил и забирал ее к себе в лабораторию – единственное теплое место в нашей конуре. Здесь она быстро успокаивалась и принималась тихо смеяться, рассматривая лица на фотографиях.

Плакала Тоня по самым неожиданным поводам.

То обо мне («Хроменький вы, Геннадий Яковлевич, никто вас не полюбит»), то вдруг ей приходила мысль, что она может попасть под трамвай и погибнуть.

Через две недели я получил первую в своей жизни зарплату. На улице валил мокрый снег. Я зашел на почту и отправил маме десять рублей. Потом стал бесцельно бродить по городу: домой идти не хотелось. Если Вацлав там, придется «обмывать» получку.

Дома надели белые береты. Было тепло и пасмурно, словно весной. По водосточным трубам бежала, громко журча, вода. Ноги тонули в пушистом снегу.

Я думал, как мне отдать Тине деньги за квартиру. Подбросить их потихоньку или передать из рук в руки? Интересно, какие у нее станут глаза?

В комнате у нас никого не было. Я постучался к Егорычу.

– Да, – ответил женский голос.

«Королева» что-то писала в толстую бухгалтерскую книгу. Она была одна. В желтом электрическом свете ее медные волосы тускло поблескивали.

– Вот, – сказал я, вынимая из кармана горсть мелочи. – Для этого случая я специально наменял медяков.

– Что это? – подняла она глаза,

– Квартплата.

– Положи на комод.

– Считать будем? – как можно язвительнее спросил я.

– Нет.

Я потоптался. Нужного эффекта не получилось.

– Спокойной ночи, хозяйка! Не буду мешать подсчитывать доходы.

– Гена, – тихо позвала она.

Я обернулся.

– Давай поговорим, Гена…

Я присел на край стула.

– Гена, ты должен понять меня, ты же умный. Чтo мне оставалось? И потом, что плохого я сделала? Я хочу уюта и собственный угол. К этому стремится каждая женщина. Я просто женщина! Егор Егорыч неплохой человек. Он воевал, у него есть награды…

Тина говорила тихо, смотря на меня грустно, без вызова желтыми глазами раненой птицы.

Я хотел сказать что-нибудь злое, оскорбительное, но не нашел нужных слов.

Я поднялся и ушел спать.

За окном валил белый снег.

Наша организация росла, словно маслята после дождя. Назрела необходимость создать новые отделы и провести некоторые организационные мероприятия.

Вацлав решил создать второй съезд грибов-городовиков.

Съезд приступил к работе в один из декабрьских вечеров в «Ноевом ковчеге».

Вначале все под оркестр из трех балалаек (других музыкальных инструментов в нашем доме не было) исполнили сочиненный мною гимн ОГГ. Гимн начинался так:

Гимн всем понравился, но с припевом я малость просчитался. В исполнении участников съезда он звучал как призывный клич двух десятков племенных жеребцов.

Затем на трибуну, встреченный аплодисментами, поднялся организатор и председатель ОГГ Вацлав Кобзиков. Он помахал нам рукой и сказал:

– Товарищи! Прежде всего почтим вставанием память нашего товарища, безвременно уехавшего в колхоз. Я говорю об инструкторе отдела коммунального хозяйства Андрее Величко.

Все встали.