четверо. Вот мы по очереди и дежурим. А ты в кружке работаешь?

— Нет. У нас дома приемник. 'Рекорд'.

— Ну, 'Рекорд'! Это разве приемник… Вот 'Радиотехника' — это да!.. А на радиостанции ты был?

— Разве туда пускают?

— Одного не пустят, а с экскурсией пустят. Правда, Федор Павлович? Ух, я бы на твоем месте!.. — Лицо и вся подвижная фигурка Миши выражают такой стремительный порыв, что без слов становится очевидным, как много бы он сделал, будучи на месте Кости.

— Киевская кончилась, переключай на Москву, — говорит Федор Павлович.

— Есть!

Миша подлетает к щиту первого металлического шкафа, переключает какие-то рычажки, крутит маленькие черные диски с насечкой по краям. Из репродуктора на столе оглушающе гремит бас, потом, словно поперхнувшись, затихает, вместо него звучит оркестр, он с громом и стуком изображает, как быстро-быстро пилят дрова.

— Американский джаз, — смеясь, оборачивается Миша.

Пилка дров затихает, ее вытесняет спокойный голос московского диктора.

— Пошли, — говорит Нюра.

Косте нравится здесь, и уходить ему не хочется, не узнав назначения всех рычажков, лампочек и ручек, но он стесняется молчаливого Федора Павловича, который копается в ощетинившейся проводами штучке. Они прощаются с ним и уходят. Миша провожает их на улицу,

— Ты приходи к нам, — говорит он. — Я тебя всему научу! Хочешь? У тебя как по физике?.. Ну, тогда проще простого… В два счета научу!

— Михайло, не задаваться! — голосом Федора Павловича говорит Нюра и прыскает.

— Ничуть я не задаюсь, а просто… Попробуй-ка сама!.. А Федора Павловича ты не бойся, Костя, он хороший…

— Ага, задавак не любит! — вставляет Нюра, но Миша даже не смотрит в ее сторону.

— У него, видал, вместо левой ноги протез. Он сам сделал. Лучше всякого фабричного. У него орденов знаешь сколько!.. А вы куда? К Тимке? Арбузы-репы смотреть?..

Тимофея они находят в большом тенистом саду за каменным двухэтажным зданием школы.

Он неторопливо ходит от дерева к дереву, осторожно нагибает ветки и осматривает зеленые, словно поросшие пухом шарики плодов.

— Здравствуй, Тимка! — кричит Нюра. — Мы пришли! Здравствуй!..

— Здорово! — улыбается Тимофей, и сейчас же лицо его становится строгим. — Только по деревьям не лазить и ничего не рвать.

— Очень нам нужно! — оскорбляется Нюра.

— Нужно не нужно — я предупреждаю. А то больше не пущу.

— Где же твои арбузы? — спрашивает Костя.

— Я не только арбузами занимаюсь, я и грушами занимаюсь. У меня трехлетка по грушам.

— Как — трехлетка?

— Ну, трехлетний план. Понимаешь? Во время войны за садами уход какой был? Никакой. Немцы садов повырубили сколько? Потом зимы были знаешь какие! Люди замерзали, не то что деревья. Ну, а груша — дерево нежное, теплолюбивое. Вот всякие бэры, дюшесы и вымерзли. Восстановить надо? Надо. А что? Опять бэры и дюшесы? Стукнет мороз — они опять померзнут. А по селам, в колхозах, у колхозников сохранились местные сорта, они выжили. Вот, значит, надо их разыскать, культивировать, распространить…

— Что же ты, по всей Украине будешь ездить?

— Ну зачем? Разве я один? Нас знаешь сколько, юных мичуринцев? Ого! Вот я тебе покажу письма — у меня знакомые чуть не по всем областям есть. То есть так, по письмам, знакомые. Ну, мы обмениваемся семенами, опытом… Пойдем вот, я тебе покажу. Мне один из Кировограда прислал семена, так дерево уже вот такое…

Тимофей показывает Косте множество саженцев, называет их сорта, откуда присланы семена и рассказывает, как он, Тимофей, их выхаживает и воспитывает. Костю это не очень занимает: все деревья, по его мнению, одинаковы, разница только в том, что одни побольше, другие поменьше. Однако он слушает и удивляется Тимофею. Тимофей здесь совсем не такой, как на реке. Он остался таким же неторопливым, но ни сонным, ни ленивым его не назовешь. Основательно, по-хозяйски, он шагает между саженцами, говорит уверенно и спокойно о вещах, Косте не известных, и даже почти не нукает.

— Постой! — вдруг спохватывается Тимофей. — А где Нюрка? Ну, я ей сейчас дам!..

Но Нюра уже идет им навстречу, старательно любуясь не то верхушками деревьев, не то плывущим над ними перламутровым облаком.

— Ты где была? — подозрительно спрашивает Тимофей.

— Ходила, смотрела, — пожимает плечами Нюра. — Уже и это нельзя, да? Пойдем отсюда, Костя!

— Нет, стой! Покажи язык.

— Вот еще! Зачем это я буду язык показывать?

— Показывай! Ну?

— Ну на! — высовывает Нюра язык, предательски почерневший от вишневого сока. — Жалко стало, что я две вишенки съела? У тебя воробьи больше поклевали…

— То воробьи. А ты не воробей, а пионерка.

— А ты — жадина!

— О чем вы, ребята? — раздается звонкий грудной голос.

Рядом на дорожке стоит молодая женщина в цветастом платье и смеющимися серыми глазами смотрит на них.

— Пусть она сама скажет, — буркает Тимофей.

— И скажу, — упавшим голосом говорит Нюра. — Мне, Елена Ивановна, очень захотелось попробовать… Я всего две штуки и сорвала, а Тимка уже кричит. Там воробьи вон сколько поклевали, а ему двух штучек жалко!..

— Ему не жалко, конечно. Просто раньше времени рвать нельзя. И ты больше не будешь, правда?.. Вот и хорошо. А ты кто? — поворачивается Елена Ивановна к Косте.

— Костя.

— Тоже юный мичуринец?

— Н-нет.

— А кто же? Юннат, юный техник?

— Нет. Я просто так…

— А-а… — улыбается Елена Ивановна и поворачивается к Тимофею.

Они наклоняются над чахлым саженцем бумажного ранета и обсуждают, что с ним делать. Елена Ивановна предлагает его заменить, а Тимофей, упрямо набычившись, настаивает на том, что заменять не надо, он берется его воспитать, и тот еще покажет, будьте покойны!

— Хорошо, — говорит Елена Ивановна, — на твою ответственность.

— Ладно, — спокойно и уверенно соглашается Тимофей.

— До свиданья, ребята! До свиданья, Костя-Просто-Так! — снова улыбается Елена Ивановна и уходит.

— Пойдем, — говорит Тимофей, — теперь я тебе свои арбузы покажу.

— Не хочу! Я домой пойду! — внезапно рассердившись, отвечает Костя.

— Ну ладно, в другой раз.

— И в другой не хочу. Нужны мне ваши ранеты и арбузы!..

Он поворачивается и напрямик, а не по дорожкам, идет из сада. Нюра бежит за ним. Тимофей озадаченно смотрит им вслед, потом опять склоняется над хилым саженцем.

Костя буравит ногами горячую бархатистую пыль дороги и ищет, на чем бы сорвать досаду, однако нет даже камня, чтобы запустить в собаку. Нюра идет сзади и тоже молчит. Только когда село остается позади, у обрыва Гремячего яра Костя видит груду комьев глины и начинает сердито швырять их в яр. Раздражение мало-помалу спадает, но неприятный осадок остается.