немножко своих акций продам. Или подарю. Ну а остальные — это уж как получится. Правильно будет?

Папа Гриша закивал головой.

— Дорогой ты мой человек! Как ты здорово придумал! У него сколько было? Шесть процентов? Я ему тоже часть отдам. И директор отдаст. Кто у нас там еще?

Ларри промолчал. Это имя папа Гриша должен был назвать сам.

Но папа Гриша не спешил.

— У тебя вроде бы всего два процента? — то ли спросил, то ли уточнил он. — Сколько же ты ему отдашь?

Ларри пожал плечами.

— Я так думаю, что отдам один и восемь, — сказал он. — Это будет правильно. Он заслужил.

— И у тебя всего ноль два процента останется?

Ларри кивнул и взглянул из-под густых бровей.

— Значит, и нам в такой же пропорции отдавать?

Наклонившись к телефону, Ларри скомандовал:

— Чаю принеси. С лимоном. И бутербродов.

Потом выпрямился и выжидательно посмотрел на папу Гришу.

— У меня восемь процентов, — задумчиво произнес папа Гриша. — И у директора тоже. Значит, если в той же пропорции, то… Погоди, погоди… Это значит, я отдаю семь и два… И директор — семь и два. Всего получается четырнадцать и четыре, да твоих один и восемь… Дай-ка калькулятор. Так! Всего получается шестнадцать и два? Не понял.

Ларри раздвинул желтые усы в широкой улыбке.

— А что тут понимать? У нас перед Заводом был большой долг. Не у меня лично, не у вас, не у Платона. У «Инфокара». Теперь долга нет. Это все он придумал. Опять же — не я, не вы, не директор. Я это так оцениваю. А вы…

Он оставил многоточие висеть в воздухе.

Папа Гриша немного помолчал, размышляя, потом сказал:

— Договор есть?

— Есть.

Ларри небрежно толкнул синюю папку, которая проскользила по столу в сторону папы Гриши. Тот открыл папку, достал договор, внимательно прочитал, вынул из внутреннего кармана пиджака толстую авторучку и размашисто расписался в двух местах.

— Я ведь за директора отвечать не могу, — полуутвердительно, полувопросительно сказал папа Гриша. — Это он сам решать будет.

— Конечно, — согласился Ларри. — В делах каждый сам за себя отвечает. С начала и до конца. Вы его экземпляр договора возьмите с собой. На всякий случай. Вдруг надумает…

Воцарилось долгое и тяжелое молчание. Папа Гриша крутил в ладонях чашку с остывающим чаем. Потом поднялся.

— Ну ладно. Мне еще в правительство заглянуть надо, повидаться кое с кем. Платон будет звонить — передай привет. Он скоро вернется?

— Теперь уже скоро. Очень скоро. Я так думаю.

Папа Гриша зябко повел плечами.

— Что про Мусу слышно? — спросил он, всем лицом изображая заботу и скорбь. — Как он там?

— Сейчас трудно сказать, — сумрачно ответил Ларри. — Угрозы для жизни нет. Это точно. А вот все остальное… У него полный паралич, речь отказала… Врачи пока ничего определенного не говорят.

Папа Гриша кивнул головой, постоял немного, о чем-то размышляя, потом тяжело прошагал к двери. Задержался на минуту.

— А ты куда пристроил… всякие мечи, которые мы с директором тебе на прошлый день рождения подарили? Вроде вот тут у тебя стояли?

— Мечи? — удивился Ларри. — Домой отвез. По стенам развесил. На почетных местах. Каждый вечер смотрю на них и вас вспоминаю. И директора. А что?

— Так просто. Вспомнилось… Ну, друг мой, до встречи!

— До встречи, дорогой Григорий Павлович.

…Этот странный человек давно привлек внимание Леонарди. Несмотря на работающие во всю мощь кондиционеры и приносимую ими прохладу, пассажир постоянно вытирал текущие со лба капли пота.

Леонарди возвращался домой из двухнедельного путешествия по Ближнему Востоку. Странного человека он заметил еще в аэропорту. Странен был не столько он сам, сколько его появление. Леонарди спокойно дожидался своей очереди на регистрацию, как вдруг в зал влетело не менее десятка шестифутовых горилл; четверо из них были в камуфляже, остальные — в черных костюмах, и все без исключения — в черных очках. Горилл сопровождали двое израильских полицейских и еще несколько армейских, державших на изготовку короткие автоматы.

Полицейские и военные заняли позиции у дверей, гориллы выстроили живой коридор, и по нему, быстро семеня короткими ножками, побежал вот этот самый странный человек, который сидел теперь по ту сторону прохода. Он и тогда обильно потел, отчего постоянно промокал лоб большим красным платком и стряхивал с кустистых седых бровей соленые капли, норовившие попасть в глаза.

Когда странный человек пробежал через зал, живой коридор распался: двое горилл ринулись за ним в глубь здания аэропорта, человек пять-шесть рассредоточились по залу регистрации, а двое неторопливой походкой подошли к стойке регистрации первого класса. Там их уже ожидала невесть откуда взявшаяся тележка, на которой громоздились три огромных чемодана. Один из громил присел перед тележкой на корточки и стал внимательно изучать замки чемоданов, а второй пристроился в очередь сразу же за Леонарди и достал из — внутреннего кармана пиджака белый конверт.

Томмазо, заинтригованный этой сценой, успел заметить мелькнувшую под пиджаком гориллы кобуру, из которой торчала вороненая рукоять полицейского кольта.

Когда Леонарди, отойдя от стойки, задержался, засовывая в карман паспорт и посадочный талон, он услышал, как аэропортовская девушка недоверчиво спрашивает у гориллы:

— Простите, как фамилия? Эл Капоне? Это точно?

— Читать умеете? — на вполне приличном английском, но со смутно знакомым акцентом поинтересовался гигант с кольтом. — Там все написано.

«Ого! — удивился про себя Томмазо. — Эл Капоне объявился».

Ни на паспортном контроле, ни в просторном зале ожидания странный человек ему больше не встретился. Леонарди увидел его только в салоне самолета, случайно посмотрев налево.

Странный человек производил жалкое впечатление. Новый белоснежный костюм его был измят, будто он спал в нем несколько суток. Не только под мышками, но и на груди пиджака проступали темные влажные пятна пота. Леонарди показалось даже, что сквозь дурманящий аромат дорогого дезодоранта пробивается отчетливый неприятный запах. Человек сидел, закрыв глаза, и мог сойти за спящего, но Томмазо заметил, как лихорадочно пульсирует синяя жилка на морщинистой шее и как дрожит лежащая на правом колене загорелая рука.

Возникшая сзади фигура, в которой Томмазо узнал гориллу с кольтом, наклонилась к потеющему старику и что-то прошептала ему на ухо. Старик, не открывая глаз, досадливо мотнул головой. Фигура кивнула и бесшумно растворилась в глубине салона. Старик пошарил в боковом кармане пиджака, достал узкий стеклянный цилиндрик, выудил таблетку и засунул ее в рот. Еще несколько таких же таблеток раскатилось по полу.

Либо этот человек был очень болен, либо он находился в состоянии сильнейшего нервного стресса. С учетом увиденного в аэропорту вероятнее всего было второе.

За последнюю неделю Фрэнк натерпелся такого, чего не видел за всю свою богатую событиями