забитыми остатками добровольческой армии. Места для всех не нашлось. Двадцать две тысячи деникинцев остались на причалах, попали в плен.
Вдоль дымно-белой гряды Кавказских гор, догоняя зеленое цветение весны, проносились, эшелоны возрожденной XI армии. Двери теплушек распахнуты настежь. Свежий ветер, веселый перестук колес…
— Ну, здравствуй, Владикавказ! — в полный голос, не стесняясь, кричал Серго с площадки вагона. Искал глазами Кирова. Тот бросился навстречу, но его опередил могучий Бетал Калмыков, скала-человек. На перроне все, кто уцелел, — Николай Гикало, Александр Дьяков, Шакро, Хизир Орцханов, Саша Гегечкори, Габо Кирсанов, Юсуп Албогачиев. И много молодых орлят, еще только расправлявших крылья.
Огромное это счастье — вернуться освободителем в Родные сердцу края! Хотелось побыстрее всюду побывать, всем выказать свое уважение. С берегов Терека Орджоникидзе и Киров поспешили на нефтяные промыслы Грозного, оттуда — в Чечню и горную Ингушетию. Радость новой встречи горько омрачалась страшным видом сожженных дотла, разграбленных деникинцами аулов, до конца сохранивших верность Советской власти.
Все взывало: скорей, скорей! На пожарищах надо восстановить жизнь.
Подгоняла и энергично вступавшая в свои права весна. До начала полевых работ необходимо было перераспределить земли Кубани, Ставрополья и Терека в пользу казачьей бедноты, иногородних крестьян и горцев.
'Настоятельно необходимо, — писал Серго Ленину, — оказать им помощь как финансовую, так и строительными материалами… Посланные в мое распоряжение два миллиона аршин мануфактуры предполагаю распределить между детьми горцев, которые ходят буквально в рубище'.
Владимир Ильич сразу ответил:
'Уполномачиваю Вас объявить горцам, что я обещаю провести через Совет Народных Комиссаров денежную помощь им. Выдайте им в счет этого до 200 миллионов… По вопросу о земельных отношениях можете действовать самостоятельно, сообщая, однако, о предпринимаемых Вами мероприятиях в этой области'.
Еще раньше Ленин телеграфировал о горских делах. 'Еще раз прошу действовать осторожно и обязательно проявлять максимум доброжелательности к мусульманам, особенно при вступлении в Дагестан. Всячески демонстрируйте и притом самым торжественным образом симпатии к мусульманам, их автономию, независимость и прочее. О ходе дела сообщайте точнее и чаще'.
В отношениях с друзьями Серго никогда не отступал от своих жизненных принципов. В том и сила подлинной дружбы, что она дает право высказать другу всю правду до конца, как бы сурова и тяжела она ни была. Эрджкинез мог войти в круг вооруженных, разгневанных горцев и властно потребовать:
— Уберите мерзавцев из своей среды!
Одно из таких драматических столкновений в описании Александра Серафимовича:
'Лесистые горы расступились, и река вырвалась на плоскость. Ингуши стояли черным морем лохматых шапок, а по краям — лошадиные головы, и под ними чернели, расходясь, бурки.
Еще постреливали в укромных местах, и когда мы ехали на ингушский съезд, в машине аккуратно лежали под руками холодноватые винтовочные стволы, а у меня оттягивал карман браунинг.
Съезд как съезд: оратор говорил, из-под лохматых шапок на него глядели внимательные черные в белках глаза, или не глядели, упорно опущенные в землю, и почему-то вселяли тревогу. Я невольно пощупал браунинг — тут ли.
Обо всем говорили, и о том, что беден ингушский народ, что нехорошо воровать у своих же. В таком- то ауле и в таком-то ауле у бедных женщин, у которых мужья убиты белыми, увели коров, и им с детьми умирать с голоду. И теперь по аулам одинокие женщины целую ночь сидят на корточках у своей коровы, накрутив на руку веревку от рогов.
Разве это хорошо? И о многом разном говорили. И стояли те с опущенными глазами.
А я чувствовал за этими коровами, около которых сидели на корточках измученные женщины, за разными бытовыми вопросами что-то стояло строгое, непроизносимое, и опять пощупал браунинг.
И подумалось, почему же воры крадут только у женщин, мужья которых погибли в борьбе с белыми?
Море лохматых шапок колыхнулось пробежавшей волной, и те подняли глаза. Ненависть?
Подкатил автомобиль к самому краю толпы. Быстро вышли несколько товарищей. За ними спокойно, небольшого роста, крепкий, в белой гимнастерке, с темным, за которым внутренне-сжатая энергия и напор, лицом товарищ. И я уловил пронесшееся: Орджоникидзе… Все так же спокойно, но не теряющим времени широким военным шагом вошел он в раздвинувшуюся толпу. Его голос зазвучал. Он потребовал, чтоб переводили на ингушский фразу за фразой. И голос опять зазвучал повелительно, неотвратимо над громадной толпой:
— Нет, вы не честные советские граждане, вы укрыватели бандитов!
Ого-гого!.. Я полез было к проклятому браунингу. Да ведь если засверкают кинжалы, блеснут шашки, в несколько секунд все будет кончено. Браунинг… Тьфу! И я спокойно стал слушать.
— Среди вас бывшие офицеры. Среди вас — богачи, смертельные враги советской власти, стало быть и ваши враги, враги бедноты. Среди вас — отъявленные контрреволюционеры.
Переводили фразу за фразой, и толпа сомкнуто сдвинулась, — круг около Орджоникидзе тесный.
— Вы… сейчас же, сию минуту должны выдать врагов советской власти.
Все недвижимо замерло. Тяжело нарастало ожидание непоправимого.
Вдруг волны пошли по толпе от краев к середине — заколыхались мохнатые шапки.
'Ага… все?!.' Я взглянул на Орджоникидзе: он был спокоен и нахмуренно ждал.
Волна человеческая добежала до середины и поставила, шатая, перед Орджоникидзе несколько человек, и глаза их пылали неугасимой ненавистью. Особенно врезался мне старик: борода седым клинышком, в черкеске с газырями, наискось кинжал. Нет, я никогда не видел такой нечеловеческой ненависти.
Орджоникидзе молча повернулся, пошел не оглядываясь. Толпа за ним донесла до автомобиля этих задыхавшихся ненавистью людей.
Далеко за автомобилем покрутилась пыль и растаяла.
Когда мы ехали назад, товарищ сказал мне:
— А ведь знаете, дело на ниточке висело, — могли искрошить шашками…'
За всем, что делалось на северных склонах Главного Кавказского хребта, в долинах буйных рек, в безграничных Ногайских степях и прикаспийских далеких лиманах, с надеждой следили Азербайджан, Грузия, Армения. Прометея можно было приковать к скале, но ничто не могло сломить его дух, сделать покорным.
В характере кавказцев, возможно не всегда к добру, несравненно больше огня и взрывчатки, чем льда. Каково же было Серго терпеть, когда в его родном Тифлисе и любимом Баку хозяйничали, грабили, насиловали то немцы с подсобными турками, то англичане с младшими компаньонами.
К тому же наседали на Серго со всех сторон. На улицах во Владикавказе, Нальчике, Пятигорске его останавливали и сердито отчитывали грузины-беженцы. Непреклонно требовали помощи подпольщики Батума, Эривани, Елизаветполя, повстанцы Абхазии и Южной Осетии. Хуже всего было с бакинцами. Нелегальный съезд Коммунистической партии Азербайджана в феврале категорически высказался за вооруженное восстание. Теперь бесконечно задавался один и тот же вопрос:
— Серго, когда же наконец? У тебя, дорогой, так много войск, пиши приказ!
Если бы в большой политике можно было разрешить себе последовать совету Саади:
