В Донецком областном военном комиссариате хранится его дело. Жена и сын полуинвалид-каменщик, проживающие в Константиновне, получают за П. Р. Потапенко военную пенсию. В деле бывшего червонного казака и лучшего командира полка примаковского корпуса в годы гражданской войны можно увидеть интересные свидетельства тех давних трений.
Командир корпуса Михаил Демичев в 1931 году так аттестует Потапенко: «Должности помкомдива вполне соответствует. Достоин продвижения на должность комбрига отдельной». Командующий округом Якир пишет: «Согласен с комкором». А кое у кого свое мнение: «Занимаемой должности не соответствует и с бригадой не справится. Подлежит использованию по коневодству».
Спустя год Демичев так оценивает своего боевого командира: «Занимаемой должности вполне соответствует. Зачислить в кандидатские списки на должность командира дивизии».
Прошло еще три года. Ближайший начальник Потапенко командир 9-й дивизии Константин Ушаков, легендарный воин Средней Азии, кавалер трех боевых орденов (их было на всю Красную Армию тридцать два товарища), так аттестует своего помощника: «Подлежит выдвижению на должность командира дивизии вне всякой очереди». А командир корпуса добавляет: «Согласен».
Мы большой компанией провожали Виталия с Казанского вокзала. Спустя неделю с того же перрона меня увозил поезд на Восток. Но не в Кабул. Вернувшись после проводов Примакова домой, в академическое общежитие у Храма Христа, я застал там вызов к начальству. 3 ноября в кабинете Берзина я услышал, что начальство решило – пусть Путна в Токио, а Примаков в Кабуле поработают пока без помощников. Пусть чуточку поостынут… Что Джунаид-хан вновь шалит в Каракумах, и меня посылают туда.
Друзья червонные казаки, провожая меня в далекую Туркмению, пo-хорошему, издевались надо мной, прожужжав мне уши арией Карася: «Теперь я турок, не козак…» Вот тогда-то я впервые и закурил, распечатав пачку китайских сигарет – примаковский подарок.
И вышло так, что мне об афганской экзотике писать не довелось. Ну, а у Виталия слово не разошлось с делом. В Кабуле он не бросался на яркую восточную экзотику, хотя там ее было вдоволь. Взявшись со всей свойственной ему энергией за изучение совершенно незнакомой страны, ее людей, их жизни и борьбы, он написал великолепную книгу «Афганистан в огне». Впрямь там, за Гиндукушем, и разгулялось его талантливое перо…
19. «Слуга аллаха»
Нет у нас антагонизмов, свойственных враждебным классам. Но противоречия… Ведь без противоречий нет и жизни. И бывает иногда так, что иные последствия противоречий но уступают последствиям антагонизмов…
За десять лет, прошедших после тех памятных дней, за те сто двадцать месяцев без ста двадцати дней, отпущенных судьбой «бесстрашному рейдисту», сделано было им немало и пером и штыком. Правильнее, конечно, клинком. Как и рассчитывал Примаков, в Кабуле он находился недолго.
А все же за то короткое время, которое Виталий провел в Кабуле, он полюбился там всем. Ханские советники оценили его куда выше «легендарного героя» Востока, пронырливого и умного англичанина Лоуренса. Выдержка и такт, природное спокойствие и рассудительность, которым он учился, по его же словам, у своего учителя и тестя Михаила Коцюбинского, пошли ему впрок. Безукоризненным тактом и знанием восточных обычаев тридцатилетний советский военный дипломат покорил самого Аманулла- хана.
И вспомнил о нем могущественный повелитель в крутую минуту своей жизни. Обскуранты, умело подстрекаемые интриганом Лоуренсом, восстали против прогрессивных реформ хана. Вот тогда, в 1929 году, по его просьбе Примаков, с согласия Москвы, возглавил военных советников ханского трона. И даже облачился для этого в присланный ему золототканый халат. Вместе с другими правоверными из лояльного войска хан отслужил пышный молебен в главной мечети Мазари-Шерифэ и горячо молил всевышнего о победе. И аллах не остался глух к этим мольбам. Даровал войскам одоление над мятежниками, но не даровал стойкости самому хану. Не имея мужества дождаться результатов решающей битвы, он умчался искать пристанища в соседнем Иране. Прослышав об этом, дрогнуло и ханское войско.
Сняв халат правоверного, Примаков в Средней Азии повоевал еще против Ибрагим-бека. За эти заслуги страна наградила его третьим боевым орденом Красного Знамени.
Чудесная страница из биографии советского военачальника! О ней много писала иностранная пресса, называя Примакова «советским Лоуренсом». Но, думается, Лоуренсу было очень и очень далеко до Примакова… Отпустила бы ему судьба больше дней, и дал бы нам сам Виталий Маркович яркое описание афганского похода, в котором его блестящий клинок отстаивая трон короля, в то же время боролся за дело мировой революции. Диалектика!
Встретились мы с Виталием вскоре после его возвращения из того необычного похода. В ту комнату я входил не без священного трепета. Маяковского уже не было, а в скромненьком кабинете, казалось, все еще звучал волшебный голос поэта. Здесь поэт ночи напролет ворочал «тысячи тонн словесной руды единого слова ради». Мы сидели с Виталием на широкой тахте. А в трех шагах, прислонившись к стене, освещенный настольной лампой, стоял тот самый стол, за которым о всех замыслах и свершениях ленинского Кремля, подвиге сдавленного огненным кольцом советского народа составлялись скупыми, но разящими поэтическими строками боевые рапорты грядущим векам и поколениям. Там родились слова: «Я славлю Отчизну, которая есть…»
Это не могло не придать какого-то особого колорита всему тому, что говорил мне в тот вечер «советский Лоуренс».
Дымя походной трубкой, Примаков, с кипой иностранных газет в руках, поведал мне много интересного из его встреч с мятежниками на афганской земле. Тогда же шутя он сказал: «Никогда не думал, что мне, царскому могильщику, придется воевать за реставрацию царских тронов…»
Самодержавие – зло, утверждал мой собеседник, и Амманула был неприкрытым самодержцем. Его сменил иной монарх, Баче-Сакао, – выскочка из унтеров. Но из двух зол выбирают меньшее. Большее зло было то, которое на очень короткое время утвердилось в Кабуле с помощью английского разведчика Лоуренса.
А любое самодержавие и любое самоуправство держится на идолопоклонстве. Лишь народы, способные оценить опыт веков, не могут опуститься в черную яму идолопоклонства. Где идолопоклонство, там идолы (самодержцы). Где идолы, там жрецы, а где жрецы, там и жертвы. Не так страшны идолы, как страшны жрецы…
Вспомнил Виталий одно высказывание: «…до чего мы дики… сколько холопьего, идололюбческого живет в темных, запутанных душах наших. Мучительно стыдно». И тут же сообщил, что эти строки еще в 1910 году с Капри в Чернигов прислал русский Буревестник Буревестнику украинскому. Что с Юрием, старшим сыном писателя, они без устали перечитывали то письмо, пахнувшее, как им казалось, морской пеной
