а тем не менее все ему повинуются.

Странный попался Бувиллю кардинал, сначала обставил встречу нелепыми предосторожностями, как заправский вор, а потом заговорил о самом главном, как будто был знаком с посланцем французского короля долгие годы. Кроме того, его глуховатый голос подчас переходил в бормотание, речь становилась невнятной и отрывистой. Подобно многим старикам, привыкшим к власти, он следовал только за ходом своей мысли, не обращая внимания, слушает ли его собеседник.

– Истина заключается в том, ваше высокопреосвященство, – ответил Бувилль, желая уклониться от разговора о Мариньи, – истина в том, что я явился сюда, дабы выразить вам пожелания короля Людовика и его высочества Валуа, которые хотят, чтобы папа был выбран незамедлительно.

Белые брови кардинала удивленно поползли вверх.

– Похвальное желание, особенно если принять в расчет, что в течение целых девяти месяцев с помощью козней, подкупов и военной силы препятствуют моему избранию. Прошу вас заметить... сам-то я не особенно тороплюсь! Вот уже двадцать лет, как я тружусь над своим «Тhesaurum Pauperum» – «Сокровищем смиренных», и мне потребуется добрых шесть лет, дабы привести свой труд к концу, не говоря уже о моем «Искусстве трансмутаций», посвященном вопросам алхимии, а также о моем «Философическом эликсире», рассчитанном только на посвященных, этот трактат мне непременно хочется завершить, прежде чем я покину сей мир. Дела, как вы сами видите, у меня предостаточно, и я вовсе не так уж рвусь возложить на себя папскую тиару, я просто боюсь окончательно изнемочь под бременем обязанностей... Нет, нет, поверьте, я отнюдь не тороплюсь. Но, стало быть, Париж изменил мнение? Еще девять месяцев назад почти все кардиналы готовы были отдать за меня свои голоса, и я потерял их только по милости короля Франции. Значит, на папском престоле желают видеть сейчас именно меня?

Бувилль не особенно твердо знал, кого именно желает видеть на папском престоле его высочество Валуа – кардинала Жака Дюэза или еще кого-нибудь другого. Ему просто сказали: «Нужен папа!» – и все.

– Ну конечно, ваше высокопреосвященство, – промямлил он. – Почему бы и не вас?

– Следовательно, от меня... словом, от того, кто будет избран... ждут немалой услуги, – отозвался кардинал. – В чем же она выразится?

– Дело в том, ваше высокопреосвященство, что король собирается расторгнуть свой брак, – отозвался Бувилль.

– ...дабы вступить во второй с Клеменцией Венгерской?

– Откуда вам это известно, ваше высокопреосвященство?

– Если мне не изменяет память, Малый совет, на котором это было решено, состоялся недель пять назад?

– Вы прекрасно осведомлены, ваше высокопреосвященство. Не представляю себе, как вы получаете все эти новости...

Кардинал даже внимания не обратил на вопрос Бувилля и возвел глаза к небесам, точно следя невидимый полет ангелов.

– Расторгнуть... – шептал он. – Конечно, расторгнуть всегда можно. Были ли открыты церковные врата в день бракосочетания наследника французского престола? Ведь вы там присутствовали... и не помните, не так ли? Да, но, возможно, другие заметили, что по небрежности врата были закрыты... Ваш король к тому же ближайший родич своей супруги! Можно будет потребовать расторжения по причине того, что брак был разрешен в тех степенях родства, в которых браки вообще не допускаются. Но тогда пришлось бы развести добрую половину всех монархов Европы – все они состоят в родстве, и достаточно поглядеть на их потомство, чтобы убедиться в том: один хром, тот глух, тому плотская связь вообще остается недоступной. Если бы время от времени они не грешили на стороне или не вступали бы в неравные браки, их род давным-давно угас бы от золотухи и слабости. Впрочем, я изложу все эти соображения в своем «Сокровище смиренных», дабы побудить бедных не следовать примеру богатых.

– Королевский род Франции чувствует себя превосходно, – обиженно возразил Бувилль, – и наши принцы крови не уступят силой любому кузнецу.

– Так, так... но если недуг щадит их тело, то бросается в голову. Да и дети их умирают в младенческом возрасте... Нет, пожалуй, нечего мне торопиться всходить на папский престол...

– Но если вы станете папой, ваше высокопреосвященство, – произнес Бувилль, стараясь навести беседу на желаемый предмет, – возможно добиться расторжения брака... до лета?

– Расторгнуть брак легче, чем найти голоса, которые я потерял не по моей вине, – с горечью отозвался Жак Дюэз.

Беседа снова зашла в тупик. Бувилль заметил своих людей на краю поля и от души пожалел, что не может позвать себе на подмогу Гуччо или хотя бы синьора Боккаччо, который, по всей видимости, человек бывалый. Туман мало-помалу рассеялся. От долгого стояния у Бувилля заныли ноги, три плаща, надетые один на другой, пригибали его к земле. Он машинально присел на ограду, сложенную из плоских камней, и устало спросил:

– Короче, ваше высокопреосвященство, какова ситуация на сегодняшний день?

– Ситуация? – переспросил кардинал.

– Ну да, я хотел сказать, в каком положении находится конклав?

– Конклав? Да его вообще не существует. Кардинал д'Альбано...

– Вы имеете в виду мессира Арно д'Ок, бывшего епископа Пуатье?

– Именно так.

– Я его хорошо знаю: в прошлом году он приезжал в Париж как папский легат, дабы осудить Великого магистра ордена тамплиеров.

– Именно его. Поскольку он после смерти папы до избрания его преемника управляет делами римской курии, ему бы следовало собрать нас; а он этого всячески избегает с тех пор, как мессир де Мариньи запретил ему действовать.

– Конечно, но...

Тут только Бувилль отдал себе отчет, что он сидит, в то время как прелат стоит, поэтому он вскочил как ужаленный и извинился перед собеседником.

– Ничего, ничего, мессир, сидите, пожалуйста, – сказал Дюэз, усаживая Бувилля чуть ли не силой на прежнее место.

И сам юношески гибким движением опустился рядом с Бувиллем на ограду.

– Если конклав наконец соберется, – начал Бувилль, – к чему он придет?

– Ни к чему. Это ясно само собой.

Само собой ясно это было лишь для Дюэза, который в качестве ближайшего кандидата на папский престол по десять раз на дню считал и пересчитывал голоса; но отнюдь не столь ясно для Бувилля, который с трудом следил за речью кардинала, монотонной, как увещевания исповедника.

– Папа должен быть избран двумя третями голосов. Нас здесь на конклаве присутствует двадцать три человека: пятнадцать французов и восемь итальянцев. Из этих восьмерых пятеро за кардинала Гаэтани, племянника Бонифация... Они непримиримы. Никогда они не согласятся нас поддерживать. Они мечтают отомстить за Бонифация, ненавидят французский царствующий дом и всех, кто прямо или через папу Климента, моего глубокочтимого благодетеля, служил Франции.

– Ну а трое других?

– ...ненавидят Гаэтани; из них двое – Колонна и один – Орсини. Семейные склоки... Ни один из этих троих не имеет достаточного авторитета, чтобы рассчитывать на папскую тиару, и в той мере, в какой я мешаю избранию Гаэтани, они согласны отдать свои голоса за меня... Но они тут же отступятся, если им пообещают перенести Святой престол в Рим – это единственное, что может их примирить, хотя вслед за тем они все равно перережут друг друга.

– А пятнадцать французов?

– Ах, если бы французы голосовали дружно, у вас уже давным-давно был бы папа! Но из них за меня отдадут голос только шестеро, я имею в виду тех, к которым через мое посредство благоволит король Неаполя.

– Шесть французов и три итальянца, итого девять, – подсчитал Бувилль.

– Именно так, мессир... Итого будет девять, а нам требуется шестнадцать. Учтите, что и девяти