В общем, Деметра стала прихлебывать кикеон — варево из ячменной крупы, молока, меда, укропа, мяты и тмина, которое с тех пор подают новопосвященным во время мистерий. Я назвал его состав, но не скажу, как готовить. Это вам не простая еда, которую каждый может сварить в своей печи.
Возможно, те, кто рассказывал вам историю Деметры, добавляли, что царь Келей на самом деле был бедным козопасом, а его дворец — жалкой лачугой.
Это потому, что десять коз, один очаг, одна крыша составляли тогда завидную участь царей. Три балки на потолке — да это же настоящий дворец! По таким вот признакам и узнавали тогда государей.
Сегодня каждый из вас обладает кожаной обувью, шерстяной и льняной одеждой, часами, чтобы узнавать время, шкафом, сохраняющим напитки холодными, печью, делающей мясо горячим; из специального источника каждый может черпать воду то кипящей, то ледяной; для передвижения вы садитесь в стремительную колесницу... И каждый из вас во сто крат богаче былых царей. Но и вы, надеюсь, будете выглядеть бедняками в глазах завтрашнего дня.
Тем не менее Деметра упрямо хотела быть служанкой, и когда Метанира, жена Келея, родила сына, Деметра упросила, чтобы ребенка доверили ей.
Но она была странной нянькой. Вместо того чтобы кормить ребенка, она дула на него, а когда все домочадцы засыпали, укладывала его в огонь, посреди языков пламени и краснеющих головней. Как-то ночью царица Метанира застала ее за этим занятием и завопила от ужаса. Тогда Деметра вынула ребенка из огня и сказала:
— Жаль, что ты мне помешала, я ведь пыталась сделать твоего сына бессмертным. Теперь же ему придется познать удел каждого человека. — Затем она с грустью добавила: — Увы, я так и не сотворила ничего, что не было бы обречено на гибель.
Теперь, поскольку вам так нравится ловить меня на слове, вы наверняка спросите: «Почему же, отец Зевс, ты так ужасно покарал нашего кузена Прометея за известный проступок, если, как сам теперь говоришь, в доме элевсинского царя уже был огонь?» На это я вам отвечу, что вы — тщеславные глупцы и все время спешите прервать чужую речь, вместо того чтобы дослушать до конца. Такое с вами частенько бывает: думаете, что блещете умом, а на самом деле выставляете лишь собственное легкомыслие и тупость.
Кто вам сказал, что у людей не было огня до Прометея? Откуда вы это взяли?
С самого начала моего правления в людских жилищах был огонь. Но то был огонь, зажженный молнией, ударившей в дерево, или же потоком раскаленной лавы, вытекшей по моему повелению. Это был мой огонь, данный в пользование, частицу которого люди приносили в свои пещеры, в хижины из ветвей и земли или в первые дворцы, сложенные из камней. Этот огонь надо было оберегать и беспрестанно поддерживать; ведь если я хотел по какой-либо причине, чтобы он угас в таком-то жилище или краю, мне достаточно было поразить хранительниц забывчивостью, или выпустить реку из берегов, или наслать обильный дождь. Для чего, по-вашему, предназначены тяжкие ливни, которыми завершаются мои грозы, если не для того, чтобы гасить разбушевавшиеся пожары, за которыми я не уследил? Я ведь контролировал огонь. Прометей, ваш герой, тоже был к нему допущен, я не мешал ему пользоваться стихией огня. Но он искал способ добывать его самостоятельно.
Прометей собирал кремни и пробовал бить ими по другим камням, гладил кошек по спине, чтобы почувствовать, как в их шерстке потрескивают искры, ходил вокруг вулканов. Он хотел найти саму суть огня. И только когда он этого добился — вероломством, о котором расскажу в свое время, — я был вынужден строго его покарать.
Так что сами видите: прервали вы меня попусту и рассудительности у вас маловато.
Но вернемся к моей бедной сестре.
Потерпев неудачу в попытке обессмертить дитя своих благодетелей, она решила преподнести этому чаду хоть какой-нибудь исключительный дар. И в продуваемой ветрами Элевсинской теснине смастерила собственными руками первую ветряную мельницу. Увидев, как завертелись белые крылья, восхищенный ребенок захлопал в ладоши и с тех пор каждый день приходил любоваться чудесной игрушкой. Позже Деметра показала ему, как использовать силу крыльев для вращения мельничного жернова.
Триптос — так называется древний хлеб, употреблять который советовал один мой подопечный, Гиппократ с острова Кос. Триптерос — это человек, который дробит зерно. Триптолем — имя царственного ребенка, которому Деметра подарила мельницу.
Но молоть на этой мельнице было пока нечего. За тот год, что Деметра провела у царя Келея, заброшенная ею природа перестала что-либо порождать. Не было ни жатвы, ни урожая. В сухой и бесплодной земле семена не взошли. И Та, Которую Не Называют, пользуясь отсутствием своей матери, повсюду рассыпала антисемена, отрицание зародыша и проростка. Поля и сады превратились в пустыню. Я видел, что роду человеческому грозит голодная смерть, даже подаренная Ураном корова не находила себе травы, и ее молоко иссякло.
Тщетно отправлял я к своей сестре новых посланцев, причем отнюдь не ничтожных, чтобы они умолили ее отказаться от своего пагубного упрямства. Просители принимали разные обличья: то ледяного ветра, что дует в щель под дверью, то голодной птицы, что садится на край окна, то ребенка, дрожащего от холода и тянущего руку к прохожему. Они испробовали все возможные языки, чтобы тронуть сердце Деметры. Но она никого не желала слышать.
Тогда я призвал своего брата Аида для тягостного разговора.
Разговор был долгим; я описал ему, как изменилось состояние Деметры и природы со времени похищения Коры.
— В твоем царстве, — сказал я ему в заключение, — скоро случится внезапный и удивительный наплыв новых подданных, но зато потом не явится ни одного, и уже навсегда. Всякая жизнь угаснет из-за отсутствия пищи. Следовательно, смерти некого будет к тебе посылать. Получится так, что вместо спасения и продолжения дела Урана мы его попросту уничтожим. Разве этого мы хотели, подняв оружие против нашего отца? Твоя женитьба — тяжкая ошибка, ответственность за которую мы несем оба. И как бы ни мучительно мне было отрекаться от своего слова, а тебе еще мучительнее приносить такую жертву, я вынужден просить, даже умолять тебя отказаться от Коры и вернуть ее на свет.
Аид выслушал эту речь со спокойствием, которое меня немало удивило. Я был готов предложить ему любое возмещение; собирался требовать, бороться, метать громы и молнии, если он откажется; в качестве последнего средства не исключал даже отречения от трона в его пользу и передачи ему власти над всеми богами — лишь бы спасти жизнь на земле.
Но к этим крайностям прибегать не пришлось. Аид ответил мне, что согласен с доводами и подчиняется моему требованию. Завтра же утром Кора будет возвращена матери.
Такая сговорчивость лишь усугубила мое беспокойство. Я ожидал столкнуться с упрямым супругом, а встретил понимание и учтивость. Как же на смену прежней, столь требовательной страсти могла прийти подобная отрешенность? Неужели Аид, удовлетворив свои желания, пресытился уже через год? Неужели он познал в своем браке некое тайное разочарование? Неужели Кора устроила ему в Преисподней то, что вы называете адской жизнью? Хотя он никоим образом не производил впечатления бога, чей союз несчастен.
Если нам подчиняются слишком охотно, это всегда тревожит, и я ломал голову, пытаясь понять, в чем тут подвох.
Но на следующее утро меня ожидал еще один сюрприз. Покинув бездну, Кора прикрывала глаза руками и, казалось, говорила: «До чего же резок и груб этот дневной свет! Чего от меня хотят? Зачем потревожили, заставив бросить мое царство, где меня ждет обожание моих подданных? Ах, понимаю, здесь без меня тоже не могут обойтись!»
