Если суммировать произведения Пушкина по названиям, то окажется, что он за свою недолгую жизнь написал 934 произведения. При жизни из этого числа увидело свет 247 работ, или 26 процентов. И хотя многие основные произведения публика знала, остается фактом, что три четверти всего написанного великим русским поэтом публиковалось постепенно, в течение ста пятидесяти лет после его смерти. Проценты эти довольно стабильны по всем жанрам. Не было напечатано при жизни Пушкина 77 процентов написанных им стихотворений, 84 процента поэм, 82 процента сказок, 75 процентов пьес, 76 процентов романов и повестей в прозе. Наконец, у него, исторического писателя, не было опубликовано при жизни 98 процентов исторических исследований (впрочем, ни одно из них и не было закончено).
Газетные и журнальные статьи Пушкина подсчитывались отдельно, и здесь картина несколько более оптимистическая: остались неопубликованными 66 статей из 120 им написанных, то есть 45 процентов. Выходит, почти половина появилась в печати, но это и понятно. Статьи и рецензии писались по конкретному поводу и в большей степени подвергались самоцензуре в надежде быть сразу опубликованными. Иное дело проблемные эссе Пушкина и литературная критика. Тут он почти весь остался в рукописях, опечатанных в его кабинете.
Добавим, что наши расчеты по произведениям Пушкина подлежат дополнительной перепроверке, и мы заранее благодарны за уточнения, кои будут сделаны людьми, более нас сведущими в арифметике.
Цифры становятся еще печальнее, если учесть, что часть стихотворений была опубликована по требованию его самого или даже против воли поэта под псевдонимом и вообще без имени. Не считая части стихов о любви и природе, трудно найти произведение Пушкина, появившееся в таком виде, как его создал мастер. В некоторых он сам изымал части, опасаясь преследований, другие подвергались замене цензурой.
С личным контролем царя поэт попал в двойную ловушку. Неоконченные произведения тоже есть иногда свидетельство безнадежности: не было смысла немедленно их заканчивать: все равно им предстояло лечь на дно ящика, присоединившись к кипе неопубликованного. Ведь даже хождение стихов по рукам и чтение вслух в случае с Пушкиным преследовалось тайной полицией.
В противоречие с ходячим выражением «Рукописи не горят» скажем, что они горят великолепно, а также тонут, прячутся и не находятся, выцветают, выбрасываются на помойку и просто теряются. Исчезли юношеские комедии Пушкина на французском языке: «Мошенник», «Философ», «Так водится в свете». Из писем до нас дошла примерно треть да еще некоторое количество деловых бумаг, сохранившихся в госархивах.
Пушкин сам успешно сжигал свои рукописи в ожидании обысков, и делал это не раз. Опасаясь появления жандармов, он сжег поэму «Разбойники», автобиографию, над которой работал пять лет, важнейшие части дневников, главу «Евгения Онегина». Не известно, кстати, какая судьба ожидала роман в стихах, если бы он не печатался на протяжении восьми лет отдельными поэмами (автор называл их песнями): целиком роман вполне мог испугать цензуру или не угодить вкусу Бенкендорфа.
Сколь же даровит был писатель, если публика называла его гением при жизни, зная только 26 процентов им написанного, и четверти созданного оказалось достаточно, чтобы оценить его дар! Что такое реальный Пушкин – без трех четвертей неопубликованного? Можно ли в полной мере говорить о пушкинской школе, пушкинской эпохе, о влиянии на литературу, если отбросить 74 процента его произведений, которые тогда не влияли по не зависящим от автора обстоятельствам на литературный процесс? Что было бы – допиши он все задумки до конца и издай их? Впрочем, разве же только напечатанные произведения были известны?
– говорит Пушкин в стихотворении «Андрей Шенье» (II.233).
Не менее, чем еще одна четверть – неопубликованное – распространялась из рук в руки. А что это значило? Какие были, так сказать, тиражи переписанного? В каких вообще количествах распространялась непечатная литература в первой трети XIX века?
Нам не удалось преодолеть трудности подсчета таких данных по произведениям Пушкина. Но поможет сравнение. Григорий Литинский, наш знакомый журналист, писатель, театральный критик и сиделец, проведший десять лет в сталинских лагерях, а затем активный автор самиздата, будучи на пенсии, потратил немалое время, чтобы выяснить, как распространялась ставшая бессмертной комедия Александра Грибоедова «Горе от ума».
Задуманная в 1816 году, она была наполовину написана в 1822 году в Тифлисе, а закончена в 1824-м. Если не считать мелких отрывков из нее, опубликованных в журнале «Русская Талия», комедия распространялась в рукописных списках. Представление ее, также с большими купюрами, состоялось в Петербурге в 1829 году. Первое издание со многими купюрами вышло в 1831 году. Для театров вне Москвы и Петербурга пьеса оставалась запрещенной до 1863 года. Кажется, ни одно произведение не сопровождалось такими слухами, запретами, потоками брани и восторгов, что способствовало массовому интересу к прочтению.
Переписывался текст почитателями комедиографа в Петербурге, в Москве и в провинции. Известен, например, ее так называемый Бахтеевский список, заключающий первоначальный вариант комедии. Полагают, что список, привезенный Иваном Пущиным в Михайловское Пушкину, тоже был близок этому варианту. Массовое распространение текста началось, когда Грибоедов ее закончил. Страстный поклонник его творчества декабрист А.Бестужев явился инициатором дела. Он организовал коллективное переписывание комедии, видимо, под диктовку. Бестужев привез комедию в Москву и здесь тоже организовал размножение текста. От него список попал к владельцу книжной лавки на Страстном бульваре Ширяеву, который был комиссионером многих московских писателей. Ширяеву приходилось давать копировать произведения для издателей, и у него имелось много знакомых переписчиков.
Отсюда копии «Горя от ума» потекли по всей Руси великой, размножались образованными людьми во многих городах и весях, дарились и продавались. Текст комедии продолжали переписывать даже после публикации. Много копий погибло и было уничтожено после декабристского восстания, в годы войн и революций, но и сейчас они хранятся у частных коллекционеров и в архивах внутри страны и за рубежом. Литинский подсчитывал «тираж» этих пожелтевших от времени документов с выцветшими чернилами по воспоминаниям современников, архивным копиям, хранящимся во многих крупных библиотеках, по мемуарам. Он утверждал, что количество копий могло достигать полутысячи экземпляров.
Тиражи книг тогда бывали от нескольких сотен до тысячи и отнюдь не всегда продавались хорошо. На этом фоне рукописное размножение, как видим, для известности того или иного произведения и его автора подчас играло более весомую роль, чем публикация. Короткие стихи копировать легче, чем комедию. Секретность и опасность чтения составляли для публики дополнительный шарм. Пушкин был более популярен, чем Грибоедов, интересу этому самиздат способствовал не меньше, а может, и больше, чем печатная продукция, потому-то Третье отделение и спешило наложить на рукописи волосатую лапу.
Когда посмертный сыск в кабинете поэта закончился, было от чего возмутиться лояльному Жуковскому. Бесконечно терпеливый и униженный, превращенный в понятого, под конец этой полицейской процедуры он сорвался. Письмо Бенкендорфу о выполнении поручения начинается как отчет о проделанной работе, и Жуковский докладывает, что среди рукописей ничего «вредного обществу не находится». Обычно сдержанный, он вдруг выговаривает свое возмущение: «Ваше сиятельство не могли не заметить этого угнетающего чувства, которое грызло и портило жизнь его… Ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить и по России…».
Среди множества видов наказания и унижения homo sapiens, изобретенных за века во многих странах, существует особо гнусный способ, ни в каких правовых документах не обозначенный, но великолепно освоенный поколениями русских властей. Наказание это – «лишать наслаждения видеть Европу». Невидимый ошейник надевается на жертву, поводок находится в руках начальства, чаще неизвестного: хочет – отстегнет, не хочет – затянет так, что не дохнуть.
Жуковский очень точно заметил причину, отчего Пушкина сделали невыездным: даже в деревню его не пустили «под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили». Что же говорить о загранице? Обличительное, гневное письмо свое шефу Третьего отделения Жуковский читал вслух Вяземскому и Тургеневу, сделав его, таким образом, достоянием самиздата. Но точно неизвестно, отправил ли Жуковский это письмо по назначению. Вероятнее, по совету друзей спрятал его и потом вывез в
