«между четырех стен» (его выражение). Александр Тургенев писал: «Он полон идей». Но энергия для осуществления этих идей иссякла. Нездоровый образ жизни и расшатанное душевное состояние делают его раздражительным, недоверчивым, обидчивым. Он стал замкнутым и угрюмым.
Наверняка есть немало пушкинистов, убежденных в полном психическом здоровье поэта. Отнесемся с полным уважением к их аргументам, однако предложим свои. Введем в русский обиход слово, имеющееся в немецком (Ressentiment) и в польском (resentyment). Им пользовался Ницше, как определителем социальной проблемы. Смысл слова ресентимент – недовольство, неприязнь, враждебность, ненависть индивида по отношению к окружающему миру.
Пушкин привык к непониманию окружающих, давно решив, что приятелей у него полно, а друзей нет, но те и другие – предатели. Жена его проблем не замечает и потому не способна ни успокоить его, ни поддержать. Дети малы, чтобы сколько-нибудь чтить отца. Нет возле него родных: мать умерла, на отца он в обиде за скупость, сестра с мужем в Варшаве, брат на Кавказе. Лицейские приятели кто где, Соболевский в Европе, Нащокин в Москве, Вяземский в стороне от него, Жуковский помог остановить дуэль в ноябре, и за это Пушкин на него тоже зол. Он один, кругом враги.
Нервы у него расстроены, отмечает зять Николай Павлищев. Сестра поражена его худобой, желтизной лица. Встречи с братом ее огорчали: он «с трудом уже выносил последовательную беседу, не мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звонков, падения предметов на пол; письма же распечатывал с волнением; не выносил ни крика детей, ни музыки». Ольга писала мужу в Варшаву (он там служил помощником статс-секретаря Госсовета): «…Я очень сердита на вас за то, что вы написали к Александру (Павлищев давал ему хозяйственные советы. – Ю.Д.); это лишь привело к тому, что он рассвирепел, я не припомню, чтобы когда-нибудь видела его в таком отвратительном расположении духа. Он кричал до хрипоты, что готов отдать все, что имеет (может быть, включая жену), чем опять иметь дело с Болдином, с управляющим, с Ломбардом и т.д.». Позже сестра писала, что Пушкин перестал даже открывать пришедшие письма.
Тот же В.Чиж, противореча самому себе, в указанной выше работе писал: «…в действительности характер Пушкина был раздражительный, «хандрливый», по его собственному выражению, – глубоко неуравновешенный и пессимистический». Пушкин был мнителен и упрям, считала его мать. Еще в Лицее он оскорбительно шутил с товарищами, злословил, был вспыльчив, но отходил, любил участвовать в драках (вспомним хвастливый рассказ о потасовке с немцами в кабаке), бывал бит, ходил с опухшим лицом, в синяках.
Петр Плетнев вспоминал: «Он без малейшего сопротивления уступал влиянию одной минуты и без сожаления тратил время на ничтожные забавы». А вот наблюдение Прасковьи Осиповой: «Молодой, пылкий человек, который, кажется, увлеченный сильным воображением, часто к несчастию своему и всех тех, кои берут в нем участие, действует прежде, а обдумывает после…». Плетнев добавляет к этому: «Пылкость его ума образовала из него это необыкновенное, даже странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей».
Вот как Пушкин видит себя в письме к Василию Зубкову: «…Характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, буйный и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья» (X.622). Он сам пишет про «минуту хандры и досады на всех и все» (Х.388). Хандра – то есть тоска, spleen (то есть раздражение, злоба), а также уныние, скука – все эти слова в его постоянном лексиконе. Отцу он сообщает: «Я ничего не делаю, а только исхожу желчью» (Х.690). В последнем письме к Чаадаеву он объясняет социальные причины своего состояния: «Отсутствие общественного мнения, равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние» (Х.689).
Физическое здоровье поэта, судя по косвенным данным, стало не лучше психического. Модест Корф, одноклассник и многолетний сосед Пушкина, пишет: «Должно удивляться, как здоровье и самый талант его выдерживали такой образ жизни, с которым естественно сопрягались «частые любовные болезни, низводившие его не раз на край могилы».
Тоску Пушкин, по свидетельству Плетнева, «изъяснял расположением своим к чахотке». Врач и друг поэта Владимир Даль понимал эту болезнь как изнурительную и смертельную, для объяснения предлагая следующие слова: сохнуть, вянуть, блекнуть, хилеть, хиреть, дряхлеть, худеть и слабеть, лишь в последнюю очередь упоминая порчу легких. Пушкин знал, что болен.
Дуэль занимала поэта-фаталиста всю жизнь. В кишиневской ссылке он ел черешню и сплевывал косточки, демонстрируя свое хладнокровие, когда в него целились. Периодически «бредил» (его выражение) войной и в том же Кишиневе с восторгом писал о трупах. Дрался на дуэли с любимым другом юности Кюхельбекером. Вернулся из шестилетней ссылки в Москву и после встречи с царем первым делом послал секундантов к Федору Толстому, чтобы свести счеты. Но с кем? С дуэлянтом, который уже убил одиннадцать человек и с Пушкиным бы не промахнулся. Кровь имела для него особый смысл.
Жажда человеческой крови – что может быть более пугающим? Сразу три дуэльных ситуации создает Пушкин в начале февраля 1836 года. Из-за нескольких слов, которые Владимир Соллогуб сказал Наталье, подшучивавшей над ним, Пушкин вызвал молодого человека на поединок. Конфликт тянулся долго и исчерпался благодаря письменным извинениям Соллогуба. Тогда же, 4 февраля, Пушкин послал письмо князю Николаю Репнину, требуя от него отказа от слов некоего Боголюбова, который, ссылаясь на Репнина, якобы нелестно отозвался о поэте, – иначе, понятно, дуэль.
Ответ Репнина, который ничего против Пушкина не говорил, полон мудрости: «Вам же искренно скажу, что гениальный талант ваш принесет пользу отечеству и вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением честных людей» (Б.Ак.16.84). Пушкин успокоился, но в тот же день, что, видимо, связано с ухудшением состояния, придрался в собственном доме к гостю Семену Хлюстину, который якобы повторил неприятные слова Сенковского о нем, о Пушкине. Начинается нелепая переписка по поводу употребления двух слов «свиньи» и «мерзавцы». Хлюстин отказывается отступить, и дуэль надвигается неотвратимо. Лишь переговоры общих друзей привели к перемирию, чему поспособствовало, возможно, улучшение психического состояния поэта.
Относительно несостоявшейся ноябрьской дуэли с Дантесом Пушкин говорил: «Чем кровавее, тем лучше». Соллогуб рассказывал о Пушкине: «Губы его дрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения». Значение пушкинских африканских корней уже тогда преувеличивалось, и ему самому это нравилось. Жуковский пытается убедить Пушкина: «Но ради Бога одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления» (Б.Ак.16.183). Однако как избавить поэта от навязчивого желания приблизить смерть? Поединок стал бы бессмысленным, если бы дуэлянт собирался жить дальше. Отодвинуть удалось на два месяца.
Дуэль таяла, а он жаждал крови и все начал сначала. Решил, что клеветническое письмо сочинил Геккерен, и отказывался слушать возражения. Вере Вяземской он сказал: «Через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде; она будет полная, совершенная; она бросит этого человека в грязь» (Б.Ак.16.186). Жуковский отметил «бешенство» Пушкина. Дантесу, встречаясь в свете, он говорил грубости, провоцируя того на продолжение скандала. Все хотят его утихомирить, только сам он этого не желает. Геккерен готов идти на любые условия, лишь бы заключить мир. Поэта уговаривают, что Дантес всерьез женится на Екатерине. Пушкин снова остывает, но ненадолго.
На именинах жены Греча он был мрачен. Когда хозяин провожал его в прихожую, Пушкин сказал ему: «Всё словно бьет лихорадка… Нездоровится что-то в нашем медвежьем климате. Надо на юг, на юг!». Непонятно, какой юг он в тот момент имел в виду, но ему плохо. Следует новое оскорбительное послание Геккерену с обвинениями в авторстве анонимного письма и в сводничестве.
Ничего не осталось от дуэльной романтики, да и, пожалуй, от романтики вообще. Приятель «накануне видел Пушкина, которого он нашел ужасно упадшим духом, раскаивавшимся, что написал свой мстительный пасквиль…». Софья Карамзина свидетельствовала: Пушкин «своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий, дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь на его жене и Дантесе…».
