– Молитесь богу Гименею! Как знать, мы, может быть, кладем царевичу сущего ангела в постель. О, гамма человеческих хотений неизмерима!

Замок Брунсвик – хмурая каменная глыба, брошенная на ковер французского парка. Искусные садовники вполне поработили натуру, настригли из деревьев геометрические фигуры, а землю покрыли живыми узорами цветов. Сад хитроумных, праздных затей, не дающий тени. Форейтор осадил коней на скаку, туча пыли заволокла гренадер, выстроенных у ворот, – высокие островерхие шапки, золоченые барабаны. Туча разражалась яростным сухим грохотом, – мнилось, что над Брунсвиком грянул гибельный, всесокрушающий гром. Потом пыль отнесло, и железная ограда с коваными волчьими харями, беседки парка, темный фасад замка с полуслепыми, тюремными оконцами обнажились упрямо и нерушимо. А пыль волнами обдавала встречающих, – семейство Вельфов в полном сборе, во главе со старым герцогом, плотный сгусток шелков, бархатов, кружев.

Борис отыскал невесту, – бессомненно это ее держит за руку Антон-Ульрих, прямой как палка. Одета по-домашнему – белое платье без обручей спадает с узких бедер вольно, а причесана парадно, волосы торчком кверху, в серебряной оплетке, подобно гвардейской шапке. Лицо смуглое, черты мелкие, резкие, глаза – два уголька, тлеющие затаенно, выжидающе.

Южная масть – от отца-полуитальянца, наследного герцога Луиджи. Он стоит рядом, затянутый, разряженный, в седом парике, стоит торжественно, слитый с Вельфами родством и помыслами, гонором фамилии.

Посол едва дотерпел обязательные политесы, – хотелось скорее понять невесту. Чего ждут, на что устремлены итальянские глаза-угольки?

На колени упал бы перед Шарлоттой испросить амора для Алексея. Только амор сотворит чудо. Сделает немку воистину царицей России, отвлечет Алексея от попов, от лукавых юродивых, от разобиженных бояр. Какая иная сила способна освежить мысли, смягчить душу, унять злость против царя, вырвать сию ядовитую для отечества змею? Амор, единственно амор…

– Я бесконечно благодарна его царскому величеству, милостиво изволившему мне дать место дочери в своем щедром сердце.

Губы тонкие, упругие, бескровные, – губы Вельфов… Словно урок – бесстрастно, внятно. Французская речь безупречна, впитана с детства.

– Плезир невыразимый доставляют мне ваши слова, светлейшая и высокоуважаемая принцесса. Ваши превосходные чувства…

Герцог пригласил в дом, Шарлотта отделилась, исчезла в кучке придворных девиц. Обедать сошли в подземелье. Скрипки стонали, надрываясь. Борис вобрал голову в плечи, – так нависли желтые, грубо отесанные камни низкого древнего свода.

Пили здоровье царя, герцога, царевича, Шарлотты. И посол, поднимая фужер, несчетно выражал радость, силясь перекричать льстивые голоса скрипок.

Беседа с Шарлоттой возобновлялась урывками. Запомнил Борис разговор на балу. Отталкивая коленями кринолин, раздутый сверх моды, он иногда привлекал ее к себе, ощущал тощее, костлявое, горячее тело. Нет, не лягушка…

Спросила, какая посуда во дворце у царя. Вновь смутила, – Борис не решился почему-то сказать, что и дворца-то нет, – Москву звездный брат не жалует, а Санктпитербурх еще строится. Ответил шутливо, – запамятовал, давно не едал у царя. Который год в путешествиях.

У герцога приборы серебряные. А Шарлотте что надо? Поди-ка золота потребует!

Спросила еще, бывает ли царевич в войсках. Тут посол покривил душой, расхвалил воинскую доблесть жениха. И напрасно, – принцесса, вишь, не любит военных.

– Это правда, что царь всегда с фавориткой, во всех сражениях? Она красива, да?

Московит потупился. Вряд ли подобает обсуждать сюжет столь щекотливый, да еще с девицей.

– Война ужасна, монсеньер. Мужчины грубеют… Скитаться по бивуакам, по грязи, без пристойного общества… Невыносимо!

– На войне к тому же убивают, принцесса, – сказал посол, не сдержав усмешки.

Глаза-угольки настойчивы. Вопрошают, засматривают в будущее, – строго, неуступчиво.

– Супруг, избранный вами, – произнес дипломат, спохватившись, – не осмелится вас неволить.

Бал в замке Брунсвик – прощальный, так как миссия Куракина завершилась, – памятен и Сен- Полю.

В толпе, растекшейся по залам, часто возникало лицо молодого кавалера – детски круглое и пухлое, как у купидона, с натугой исторгающего музыку из фанфары. Кавалер был навеселе и бродил, пошатываясь, без видимой цели. В гуще публики, смотревшей танцы, он задел маркиза плечом и пробормотал:

– Извините, мосье Сен-Поль!

Маркиз отстранился, но тот цепко держал его за рукав и раздувал щеки, – похоже, от распиравшего изнутри смеха.

– Простите…

Повеса не выпустил рукав, качнулся к Сен-Полю и сказал, потянувшись к его уху:

– Я ваш друг… Идите в сад, ждите меня там…

Приятная погода выманила многих на свежий воздух. Встреча в саду произошла как бы случайно, в укромной аллее, под навесом из дикого винограда.

– Советую вам, – услышал Сен-Поль, – не возвращаться в Ганновер.

– Почему?

– У вас могут быть неприятности… У вас и у московита… Из-за одного придворного. Вы догадались, конечно, о ком речь. Назвать вам его?

– Назовите!

Незнакомец не шатался. Совершенно трезвый человек шел рядом, твердо вонзая в гравий высокие каблуки, но лицо сохраняло выражение беспечное.

– Секретарь Темпельгоф, – бросил он, сорвал стебелек с зеленого свода и сунул в рот.

Сен-Поль приказал себе не терять самообладания. Источник тайных сведений раскрыт. Кем? Это главный вопрос, и ответ нужно получить во что бы то ни стало.

– Вы заплатили Темпельгофу триста золотых. Не волнуйтесь, повторяю – я ваш друг.

– Допустим, – сказал Сен-Поль, сдерживая нетерпение. – Но я с вами еще не знаком.

– Шевалье Делатур.

Он поднимал к собеседнику смеющийся взгляд, будто делился невинной проказой.

– Ваше имя ничего не говорит мне, – отозвался маркиз сухо.

Стебелек торчал из толстых губ шевалье. Сен-Полю вспомнился уличный глотатель змей.

– Вы хотите знать больше? Увольте, монсеньер! Хватит с вас того, что я здесь, перед вами…

Стебелек шевелился – гибкий и тонкий, словно жало. Сен-Поль опустил руку на шпагу. Делатур… Слишком заурядное имя, наверняка ненастоящее… Что ему нужно?

– Хорошо, – начал Сен-Поль. – Молчание имеет цену. Какова же она, шевалье?

Кавалер вынул стебель, отвел руку и расхохотался громко.

– Вы приняли меня за вымогателя. Бог с вами, маркиз! Прощаю вам. Но вы правы, молчание золото. А у вас есть то, что для нас дороже золота. Ваша храбрость, ваш ум, ваша находчивость… И, кроме того, ваши связи с Московией. Они могут быть весьма полезны королю Англии.

– Он покамест курфюрст.

– Георг-Людвиг никогда не сядет на трон, – отрезал шевалье и в сердцах отшвырнул стебель. – Я служу законному королю.

Если так, он действительно не опасен. Сторонники Якова, претендента на английский престол, обретающегося во Франции, пышут ненавистью к курфюрсту. По слухам, существует обширный заговор.

– Но вы, Делатур, – сказал он, надеясь больше выведать у якобита. – Какое дело французу до сей политики?

– По матери я шотландец. Этого довольно, монсеньер? Поговорим лучше о вас. В Ганновере вам делать нечего. Курфюрст подпишет договор с царем, чему мы, кстати, не препятствуем. Но вам, маркиз, вам