– Что? И вы тоже?..

Дульская отпрянула в угол, потянув за собой подушку, словно для защиты. Потом пальцы разжались, княгиня попыталась улыбнуться.

– Извините, падре, я забыла… Вы ведь персона высокая, эмиссар Вены.

– Посол императора, – уточнил Броджио.

– Это не дает вам право издеваться надо мной, – вдруг вспылила княгиня.

– Боже меня сохрани! Я по-прежнему ваш друг. Между прочим, царь любит общество красивых женщин. На балах во дворце Сапеги не хватает вашей светлости.

– Кажется, я в самом деле велю остановить, если…

– Что – если?

– Если не услышу подлинного Элиаса Броджио… Ну, прекратите же насмешки, падре!

Он наслаждался эффектом и ответил не сразу. Новая ситуация требует новых решений – вот и все. Нельзя ни в коем случае отвращать Вишневецких от Петра. Сейчас невыгодно. Не считает же пани, что драгуны князя Михала способны определить исход войны.

– Нет… Но союз с русскими…

Карета катилась мягко по лесному проселку. Ветви царапали крышу. Броджио убеждал, успокаивал. Союз временный, как и всякие союзы. Вишневецкие, действующие против Карла, – отличное прикрытие для Мазепы. Ведь дружба гетмана с ними, с ясновельможной княгиней не секрет для Москвы. Хор певчих – подарок заметный… Рано, слишком рано раскрывать карты. Княгиня побуждает Мазепу перейти в лагерь Лещинского? Напрасно. Станислав – пешка, расчет на него – расчет близорукий.

– Хорошо, хорошо, – Дульская кусала губы. – Что, по-вашему, должна я рекомендовать Мазепе?

– Осторожность, княгиня, осторожность.

– О, этому его не учить! Его казаки исправно топчут на Волыни хлеба Потоцких.

– Надеюсь, не ваши, княгиня.

– Он поклялся мне не трогать Белую Криницу. Хотя – кто поручится за орду оголтелых холопов.

– Все же они послушно пошли на тот свет… Несчастная битва под Клецком… Странная битва… Неужели он намеренно поставил полки под удар? Хотел бы я знать…

– Дьявол разберет, что творится в башке у Яна. Не требуйте от меня слишком многого, падре. Спросите у него сами. Вас пугают дебри Белоруссии?

– Нисколько, – ответил Броджио сухо. – Я предпочитаю сноситься с гетманом через вас. Особенно теперь, в нынешнем моем ранге.

Он вынул из сутаны плоский футляр, нащупал ногтем защелку.

– К сожалению, мне не все известно, падре. История с Вольским была неожиданностью.

Шляхтич Вольский, посланный Лещинским с целью склонить Мазепу в пользу шведов, едва не испустил дух в застенке, и гетман сообщил о нем в Москву, о чем иезуит слышал в Главной квартире.

– Поэтому я почти уверен – Мазепа не нарочно погубил два полка. Хитрец умеет жить, сохраняя доверие царя. Ценное умение, княгиня. Смотрите!

На ладони Броджио лежал золотой крест, усеянный острыми алмазными точками. В карету, из лесных прогалин, влетало солнце, крест загорался и гас.

– Я должна вас поздравить? – улыбнулась Дульская. – Чье-то высокое благословение господину послу?

– Вам, княгиня, – и Броджио опустил крест в вырез платья. – Вам, от кардинала Сагрипанти. В знак благодарности за ваши труды для церкви.

– Зачем это? Ничтожные труды, ничтожные… – И Дульская крепко, истово прижала подарок к груди. Золото рдело на дряблой коже.

«Ей ведь скоро шестьдесят, – подумал Броджио. – Ради чего она ведет игру с Мазепой?»

– Я все возвращаюсь к военной неудаче гетмана, – размышлял иезуит вслух, любуясь крестом. – Что могло ослабить зоркость испытанного вояки? У него пылкое сердце, княгиня, несмотря на почтенный возраст. Говорят, есть одно юное создание…

– Не стесняйтесь, падре, – засмеялась Дульская жестко. – Да, есть. Юное и распутное создание…

– Вас трогает эта шалость гетмана?

– О, пресвятая мать, нет! Смешно придавать значение всем проказам Януша. Мотря, или Оксана, или Параска… Я их не считала. Досадно, что сплетники точат об него языки. Кто-то перехватил цидулку…

– «Целую уста коралловы, ручки беленьки и все членки тельца твоего беленького, моя любезная кохана Мотроненько», – произнес нараспев Броджио.

Амурная цидулка Мазепы навязла ему в ушах, так как во дворце Сапеги ее часто повторяли, издеваясь над старым ловеласом. Лицо Дульской оставалось непроницаемо-спокойным. Какая самоуверенность! Все еще воображает, что гетман поведет ее под венец.

– Браво, княгиня! Вы правы, девчонка не стоит вашего мизинца. Слава богу, она не поссорила вас с казаком. Кстати, распря его с Кочубеем тоже весьма нежелательна, весьма… Как раз теперь гетману надо объединять полковников, копить военную мощь.

– Нас с Янушем, мой друг, связывает не минутная прихоть.

– Да, да… Довольно об этом… Достаточно ли ясен вам, княгиня, мой замысел?

Ему самому не терпелось дать себе волю, высказать план, составленный на вилле Сагрипанти. Кардинал согласился с доводами Броджио – уж коли война затянулась, пусть московит и швед дерутся до взаимного изнурения. Затем, в подходящий момент выступит Мазепа, поддержанный как украинской, так и польской знатью, выступит с тем, чтобы Малороссия и Польша образовали одно государство католиков и униатов, подведомственное Святейшему престолу.

Иезуит говорил, и перед ним неотступно переливался пурпур кардинальской мантии, нисходящей на его плечи. Пускай льется кровь на полях сражений, он, Элиас Броджио, выйдет победителем.

«Объявляем через сие кому о том ведать надлежит, что мы объявителя сего майора нашего от гвардии князя Бориса Куракина отпустили в Карлсбад ради лечения».

Куракину читалось многое сверх строк путевой грамоты, подписанной Петром 28 июля 1705 года.

Письменной инструкции Борис не получил, а слушал устную, в холодной тиши задымленной оружейной мастерской. Царь очень скоро облюбовал ее, поселившись в Слушковском замке, и отводил душу за починкой ружья или пистолета.

– Насчет альянса Ракоци с Карлом слух ложный, – сказал Петр, отложив напильник. – Интереса к тому ни с которой стороны не вижу. На что Карлу враждовать с цесарем?

Борис примостился на верстаке неудобно, ноги до пола не доставали, да еще покалывало чем-то зад.

– И нам бы не накликать свару с цесарем, – отозвался он, морщась. – Ракоци, поди, подмоги запросит.

Петр сидел напротив, в рубахе с расстегнутым воротом, в холщовых засаленных штанах, вытирал руки об колени. Тут его заветное владение – инструмент, тиски, пляска синих огоньков в горне, горькое дыхание железа, покорившегося мастеру.

– За спрос не платят. Ты солдат не выложишь из кармана. Сохраняй в обхождении приятность.

– Я-то не выложу…

Нащупал под собой окаянную стружку, смахнул.

– Ракоци – рыцарь достойный… Справедливо, Петр Алексеич, дружба нам дорога с каждым потентатом.

Не то ведь хотел сказать, не то…

– Дозволь спросить… Почто идем к венграм, для войны либо для мира?

Сказал, да не то.

Горн, затухая, вспыхивал. В пальцах Петра, жадных до дела, поворачивался затвор пистолета, загорался, жалил глаза майору.

– Последних солдат кладем, государь. Который год война… Поля не паханы, война разула, раздела…