королю:

– Любимец вашего племянника предан азартной игре и вину.

– Но он не пьянеет и не проигрывает, – ответил король.

В связи с мирными переговорами Дюбуа ездил в Англию с эскортом секретарей, слуг и… портных. В Париже еще носили «адриенны» – длинные, свободно ниспадающие платья с низким декольте. В Лондоне они оказались новинкой моды и произвели фурор, обеспечивший Дюбуа-дипломату популярность.

Для мужчин у него бутылки отборного, выдержанного бордо, молодящие снадобья, скабрезные парижские картинки, а также увесистые кошельки. Он приобрел симпатии лорда Стенхопа, привлек благосклонное внимание короля Георга.

В туманах Лондона, протестантского Лондона маячил кардинальский пурпур. Свой король не поможет – Людовик не в ладах с папой. Неизмеримо весомее слово императора. Он противник Франции, но союзник Англии.

Аббат не прекращал забот и о своем воспитаннике. Филипп честолюбив – надо развивать это качество. Средней руки военачальник, он пытался завоевать корону в Италии, Дюбуа утешал, прочил Филиппу всю Францию. Побольше смелости, поменьше разборчивости в средствах…

Филипп увлекся химией, завел лабораторию, пригласил в учителя знаменитого Гомберга. Дюбуа, как твердила потом молва, подсказал практическое приложение науки. В один год от загадочной болезни умерли герцог Бургундский с супругой и инфант.

Блеск короны упал на внука короля. Регентом, по завещанию Людовика, должен был стать герцог де Мэн, его отпрыск от фаворитки Монтеспан.

– Вы гораздо достойнее, – убеждал аббат Филиппа. – Луи-Огюст безмозглый чурбан.

Париж будоражила борьба партий. В пользу де Мэна, равнодушного к славе, хлопотала его напористая жена. Но многие вельможи ополчились против «потомства Монтеспан». Распри, кипевшие при жизни короля, после его смерти ожесточились. Утвердить регента предстояло парламенту.

– Луи-Огюст косноязычен, – говорил Дюбуа своему принципалу. – Его поднимут на смех. Посмотрите, я кое-что набросал для вас!

Де Мэн был действительно плохим оратором, – Филипп разбил соперника, опротестовал королевское завещание. Орлеанца шумно поддержали. Тем временем гвардейские полки, подчиненные Филиппу, окружили дворец. Они-то и решили исход дебатов.

При Филиппе-регенте Дюбуа стал фактически первым министром. Кардинальский пурпур теперь ближе. Филипп сделал все, что мог. Король Георг обещал замолвить слово императору, но протекцию надо оплатить услугами.

Сближение с Англией, с державой-победительницей, обидчицей, задача не простая. Действовать нужно исподволь. Враждебность Испании весьма кстати, гасить ее нерасчетливо. Дюбуа внушает регенту, что наилучшая опора для Франции находится рядом, за Ламаншем.

– Позвольте мне прощупать почву. Ручаюсь вам, вы ничем не рискуете.

– Кланяться англичанам? – упрямился герцрг. – Толпа разобьет нам стекла.

– Испанцы укрепили Памплону. Пушки упираются нам в бок. Прочитайте, вот список новых кораблей! А кланяться мы вынуждены, война нас разорила. Так кому же? Надеюсь, не царю.

Шатонеф только что сообщил приглашение царя – вступить в альянс с Россией, Пруссией и Польшей.

– Что общего у нас с русскими? – кричал Дюбуа, бегая по кабинету. – Какой нам прок от них? Царь еще не разделался с Карлом.

Россия зовет французских купцов в балтийские порты, но за какими товарами? Рынок тамошний незнаком, – доказывал Дюбуа. В донесениях послов – анекдоты, курьезы, известия о погоде, о темпераменте русских женщин, о русской бане.

– Мы держим в России не дипломатов, а романистов. Научите их сперва работать…

– Царь нуждается в субсидиях, но французская казна обнищала. Предстоят выплаты Карлу – договор с ним действует еще полтора года.

– Вы наживете ненависть двух наций, шведской и английской, если уступите Петру. Ведь деньги он потратит на войско, на головорезов, ворвавшихся в Европу.

Условились не отталкивать царя, но тянуть время. В переговоры с Англией вступить с величайшей осторожностью, втайне от народа и от знати. Шатонефа посвящать незачем – Дюбуа выполнит деликатную миссию один.

Назначая Стенхопу встречу в Гааге, аббат писал:

«Если наши хозяева сблизятся, у вас будет довольно французского вина, а у меня – доброго эля».

Куракин, вводя сына на театрум бескровной баталии, сказал:

– Аббат Дюбуа, лишенный природной честности простого человека, воспринял от высших лишь худшие их свойства.

Баталия же разгоралась. Тишину Гааги разметал пригожим утром Джеймс Стенхоп. Сонные горожане в сорочках и колпаках припали к окнам. Дощатая мостовая гудела, рыдала под гороподобной каретой, черной с золотом. Кучер, бывший моряк, залихватски хлопал бичом и оглашал Гаагу длинными, забористыми матросскими ругательствами. Лорд пробил скопления крестьянских повозок у Большого рынка, всполошил лебедей, плававших в пруду у двухбашенного рыцарского дома, шокировал степенных, раскормленных часовых у зданий парламента – «зала кавалеров», «зала сословий», «зала договоров».

Ворота английского посольства широко распахнулись для важного гостя. Спрыгнув с подножки, он показал встречающим, а также слетевшимся «мухам» нагрудный знак королевского советника. Не скрыл он, не запудрил на щеке два шрама, составившие как бы римскую двойку.

За ним внесли четыре сундука с его одеждой и один, весьма скромный, с нарядами женскими, принадлежавший спутнице. То была молодая, полнотелая швея из Амстердама. Лорд увидел ее в мастерской, куда зашел пришить пуговицу, и дал лишь полчаса на сборы.

– Хоть за границей вздохну свободно, – сказал он в тот же вечер аббату. – Осточертели наши ханжи.

Дюбуа – без парика, лысый – сморщился, выглядел гномом – хранителем сокровищ в сумрачной комнате гостиницы «Герб княжества Нассау», под низко нависшими балками потолка. Лорд скользнул взглядом по «Таинствам» Пуссена, по китайским вазам, задержался на фигуре танцовщицы, вырезанной из дерева. Тонкая, с высокой грудью, она неслась над землей на пузыристом облаке.

– Батавская Венера, – сказал Дюбуа.

Перед ним лежали виды Лондона.

– Вспомнил часы, проведенные у вас, дорогой Джеймс. Не мог не купить.

– У вас музей в Париже?

– Когда-нибудь вы удостоите его визитом.

Стенхоп, скривив губы, изобразил сомнение. Побарабанил по вазе, ответившей ему глухим звоном, словно из глубины веков, потом сел. Расшатанное кресло чуть не рухнуло под ним.

– Тише! – улыбнулся Дюбуа. – Вы и так нашумели в Гааге.

Лорд расхохотался.

– Зато вы сидите тут, как сверчок.

– У регента есть враги. У меня их еще больше, – и в голосе Дюбуа прозвучала нотка гордости. – Поймите мое положение, милорд. Я не могу положиться даже на Шатонефа и отвожу ему глаза. Покупаю у него лошадей.

– Лошадей? Ха-ха! Вы гений, аббат!

– Его тут обхаживает боярин из России, Куракин, хитрая бестия. Кормит какой-то невообразимой стряпней. К счастью, регент считается со мной. Кстати, вам небольшая безделка от его королевского высочества…

Неведомо откуда, будто из шляпы фокусника, возникает, звездой вспыхивает золотой бочонок. Стенхоп берет его, ласкает зеркальную поверхность, по которой растекся струйками легкий орнамент. Бочонок не пустой, но Стенхоп, забывшись, отвертывает кран. На черный бархат камзола брызжет вино.

Противники Дюбуа впоследствии обнаружат – он передал своему английскому другу подарков на десятки