— Другими словами, — сказала Беренис, — она не приехала с тобой на одном пароходе.

— Она всю зиму танцует в Нью-Йорке. Ты можешь прочесть об этом в любой американской газете. Пойми, Беви, мое чувство к тебе не только сильнее, но и серьезнее, глубже. Ты мне нужна, Беви. Мы одинаково думаем, одинаково чувствуем. Вот почему я сейчас снова здесь и хочу здесь остаться. То, другое, было неизмеримо мельче, я все время чувствовал это. Когда ты перестала писать, я понял, что ты мне неизмеримо дороже Лорны. Ну вот, теперь, кажется, все. Так что же ты мне скажешь, Беви?

Сгущались сумерки. Он подошел к ней совсем близко, крепко обнял и поцеловал в губы. И она почувствовала, что сдается, слабеет и душой и телом. Но нет, она должна сказать ему все, что думает!

— Я люблю тебя, Фрэнк, да, люблю. Но для тебя ведь это только прихоть. И когда это у тебя пройдет… когда пройдет…

И они забылись в объятиях друг друга, дав чувству и желанию на время угасить слабый огонек, именуемый человеческим разумом, и одолеть вышедшую из повиновения, не управляемую рассудком человеческую волю.

Позже, ночью, в спальне у Беренис, Каупервуд продолжал доказывать, что самое разумное — оставаться на прежних ролях опекуна и подопечной.

— Понимаешь, Беви, — говорил он, — ведь именно так привыкли смотреть на нас и Стэйн и все прочие.

— Ты что же, пытаешься выяснить, не уйду ли я от тебя? — спросила она.

— Не скрою, мне приходило в голову, что ты, возможно, подумываешь об этом. Ведь этот Стэйн в состоянии дать тебе все, чего бы ты ни пожелала.

Он сидел у нее на постели. Лунный свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, не мог разогнать царивший в комнате сумрак. Беренис полулежала, облокотясь на подушки, и курила.

— И все же он не может дать мне то, что мог бы дать ты, если бы ты действительно хотел, — сказала она. — Но если уж тебе так нужно знать, то изволь: я сейчас ни о чем другом не думаю, кроме той задачи, которую ты сам же мне навязал. Между нами был уговор, и ты его нарушил. Чего же ты от меня ждешь после этого? Чтобы я предоставила тебе свободу, не требуя ничего взамен?

— Я не жду от тебя ничего, что могло бы быть тебе неприятно или невыгодно, — твердо сказал Каупервуд. — Я просто предлагаю — в случае, если ты заинтересуешься Стэйном — подумать, как нам остаться для всех опекуном и опекаемой до тех пор, пока ты не утвердишься в своем новом положении. С одной стороны, — он говорил это вполне искренне, — я был бы рад видеть тебя женой такого человека, как Стэйн. С другой стороны, если говорить о планах, которые мы с тобой строили, то без тебя, Беви, откровенно говоря, они меня не слишком привлекают. Возможно, я доведу это дело до конца, а возможно и брошу. Все зависит от настроения. Я знаю, после этой истории с Лорной Мэрис ты думаешь, что я в любую минуту могу создать себе приятную жизнь. Но я-то думаю иначе. Я ведь тебе уже говорил: это просто случайный эпизод, чувственное увлечение — и только. Будь ты со мной в Нью-Йорке, этого никогда бы не случилось. Но уж раз так вышло, остается одно — прийти к какому-то наиболее приемлемому соглашению. Говори, чего ты хочешь, ставь любые условия. — Он встал и начал шарить на столе, отыскивая сигары.

Беренис слушала в смятении. Что ответить на такой прямой вопрос? Каупервуд очень дорог ей — его дела, его успех для нее чуть ли не важнее, чем ее собственные. А все же надо подумать и о своей жизни, о своем будущем. Вряд ли он будет с ней, когда ей стукнет тридцать пять или сорок. Она лежала молча и думала, а Каупервуд ждал. И вот она ответила, подавив смутные предчувствия, шевельнувшиеся в душе. Да, все будет, как было; да, конечно — в их отношениях ничто не изменится, во всяком случае сейчас. А там кто знает? Ни он, ни она не могут предвидеть, какие еще планы и намерения у него возникнут.

— Для меня ты — единственный, Фрэнк, — сказала она, — другого такого нет на свете. Лорд Стэйн мне, конечно, нравится, но я еще очень мало знаю его. Сейчас об этом смешно и думать. Вообще же он человек интересный, даже обаятельный. И если ты и впредь намерен держать меня на задворках своей жизни, с моей стороны было бы очень непрактично пренебрегать Стэйном, ведь он в самом деле может жениться на мне. А полагаться на тебя — об этом и думать нечего. Я могу, конечно, остаться с тобой и постараюсь помочь тебе осуществить все, что мы задумали. Но ведь и в этом случае мне приходится рассчитывать на себя — только на себя. Я дарю тебе свою молодость, любовь, все силы ума и сердца и ничего не прошу взамен.

— Беви! — воскликнул Каупервуд, пораженный справедливостью ее слов. — Это неправда!

— Тогда докажи мне, что я ошибаюсь. Допустим, все остается по-прежнему, — так, очевидно, и будет. Ну, и что дальше?

— Да, признаюсь, это серьезный вопрос, — сказал Каупервуд, усаживаясь в кресло напротив кровати. — Я не так молод, как ты, и, оставаясь со мной, ты, бесспорно, многим рискуешь: о нашей связи могут узнать, и тогда все от тебя отвернутся. Этого отрицать не приходится. А чем я могу обеспечить тебя? Только деньгами. Но ты можешь не сомневаться: на чем бы мы сегодня ни порешили, я готов немедленно позаботиться об этом. Я оставлю тебе столько денег, что, если ты будешь разумно распоряжаться ими, тебе вполне хватит, чтобы жить припеваючи до конца своих дней.

— Да, я знаю, — ответила Беренис. — Что и говорить, когда ты кем-нибудь увлечен, ты сама щедрость. В этом я и не сомневалась. Меня тревожит другое — я боюсь, что ты не любишь меня по- настоящему. И мне, по-видимому, не только предстоит жить без любви, но и дорого заплатить за мою любовь к тебе.

— Я понимаю тебя, Беви, поверь, отлично понимаю. И я не вправе просить тебя о чем-либо — довольно и того, что ты сама пожелаешь мне подарить. Поступай так, как для тебя будет лучше. Но обещаю тебе, дорогая: если ты останешься со мной, я постараюсь быть верным тебе. И если ты когда-нибудь решишь расстаться со мной и выйти замуж, я обещаю не мешать тебе. Вот все, что я хотел тебе сказать. Я ведь уже говорил — я люблю тебя, Беви. Ты это знаешь. Ты для меня не просто возлюбленная, а точно родное дитя.

— Фрэнк! — она подозвала его к себе. — Ты же знаешь, я не могу уйти от тебя. Это выше моих сил. Это все равно, что душу разорвать пополам.

— Беви, любимая моя девочка! — И он, как ребенка, взял ее на руки. — Как чудесно, что ты опять со мной!

— Но один вопрос, Фрэнк, мы должны непременно решить, — спокойно сказала она, приглаживая растрепавшиеся волосы, — я имею в виду это приглашение покататься на яхте. Что ты на это скажешь?

— Пока еще не знаю, дорогая, но, думаю, раз Стэйн так увлечен тобой, он вряд ли будет с особой неприязнью относиться ко мне.

— Ах ты, негодник! — рассмеялась Беренис. — Был ли когда-нибудь на свете другой такой отъявленный плут?

— Ничего подобного. Перед вами просто молодой честолюбивый американский бизнесмен, который пытается проложить себе путь в английских финансовых джунглях! Но мы поговорим об этом завтра. А сейчас меня интересуешь только ты — ты и никто больше…

Словно искусный шахматист, Каупервуд обдумывал ходы, с помощью которых можно было бы перехитрить всех, кто из желания поддержать национальный престиж или из чисто эгоистических побуждений противодействовал его планам прибрать к рукам лондонскую подземку. Он разработал обширную и исчерпывающую программу действий, которую предполагал провести в жизнь следующим образом.