— А вот нынешний выигрывает такие деньги за одни скачки!

— М-м, на этот раз — да, но ведь не всегда так бывает. В прошлый раз скачки обошлись мне вдвое дороже.

Они сидели на палубе плавучего домика и ждали, пока им подадут чай. Мимо проплыла плоскодонка с кадкой-то веселой компанией, и Стэйн спросил Беренис, каталась ли она в его отсутствие на байдарках или на лодках, — ведь их сколько угодно на его лодочной станции.

— О да, — сказала она. — Мы с мистером Тэвистоком и с полковником Хоксбери — знаете, с тем, что живет близ Уимблдона, — обследовали всю реку, доплывали до Виндзора, а в обратном направлении — далеко за Марлоу. Думали добраться даже до Оксфорда.

— На плоскодонке? — поинтересовался Стэйн.

— Да, даже на двух или на трех. Полковник Хоксбери хотел подобрать компанию.

— Милейший человек этот полковник! Так вы знакомы с ним? Мы дружили мальчишками. Но я давно не видел его. Он, кажется, был в Индии?

— Да, он мне рассказывал.

— А знаете, окрестности Трегесола много живописнее, — сказал вдруг Стэйн, отмахиваясь от Хоксбери и Тэвистока. — Кругом море, скалы — самое скалистое место на побережье Англии — суровое, величественное, а подальше — вересковые заросли и болота, оловянные и медные рудники и старинные церкви. Вы этим не интересуетесь? И погода — чудесная, особенно сейчас. Я бы очень хотел, чтобы вы с матушкой приехали в Трегесол. Там у нас есть недурная бухточка, где я держу свою яхту. Мы могли бы съездить на острова Силли, — они всего милях в тридцати оттуда.

— Как мило! Вы очень любезны! — сказала Беренис, думая, однако, о Каупервуде и о том, как он отнесся бы к такому приглашению. — Мама, у тебя нет желания прокатиться на яхте к островам Силли? — спросила она, заглянув в открытое окно. — У лорда Стэйна есть яхта и своя пристань в Трегесоле, и он уверен, что нам понравится такая прогулка.

Она продолжала весело болтать, впрочем не без легкой снисходительности в голосе. Стэйн слегка удивился, что она так небрежно отнеслась к его приглашению, которого многие добивались бы как величайшей милости.

В окне появилась миссис Картер.

— Вы должны извинить мою дочь, лорд Стэйн, — сказала она. — Она очень своенравная девица. Она никогда меня не слушалась, да и не только меня, а вообще никого. Ну, а что касается меня, — тут миссис Картер посмотрела на Беренис, словно спрашивая у нее позволения, — по-моему, ваше предложение очень заманчиво! И я уверена, что и Беви думает так же.

— Давайте-ка пить чай, — не обращая внимания на мать, продолжала Беренис. — А потом можете покатать меня на лодке, хотя я, пожалуй, предпочитаю кататься сама — и на байдарке. А то, хотите, пройдемся немного или сыграем до обеда в теннис. Я много упражнялась и теперь, наверно, сыграю неплохо.

— Не слишком ли жарко для тенниса? — возразил Стэйн.

— Лентяй! А я-то думала, англичане способны пожертвовать чем угодно, лишь бы вволю побегать по корту да помахать ракеткой. Нет, Британская империя, как видно, приходит в упадок!

И тем не менее в теннис этим вечером не играли; зато Стэйн с Беренис катались на байдарке по Темзе, а потом — не спеша обедали при свечах. Стэйн описывал красоты Трегесола — правда, поместье несколько старомодно и не так нарядно, как многие английские усадьбы, зато из окон открывается вид на море и скалистый берег — странный и даже жуткий в своей величавой, дикой красоте.

Но Беренис все еще побаивалась принять приглашение, хотя ей и хотелось посмотреть на поместье, — уж очень красочно описал его Стэйн.

В характере Стэйна было много общего с Беренис. Он был более податливый, не такой напористый, как Каупервуд, и безусловно менее практичный. Букашка по сравнению с Каупервудом в мире крупных афер, где тот блистал, Стэйн, однако, представал в чрезвычайно выигрышном свете в той атмосфере, которая так прельщала Беренис, — в обстановке изысканной роскоши, подчиненной требованиям самого утонченного вкуса. Она сразу разгадала его — ей достаточно было десять минут походить с ним вечером по парку и послушать, как он рассказывает о себе, чтобы понять, каковы его склонности и взгляды. Как и Каупервуд, он считал свою судьбу вполне сносной и даже не желал ничего иного. Что ж, он богат. Знатен. И не бездарен.

— Но сам я не сделал ровно ничего, чтобы добыть или заслужить хоть что-то из того, что у меня есть, — признался он.

— Этому нетрудно поверить, — рассмеялась Беренис.

— Но тут уж ничего не поделаешь, — продолжал он, словно не заметив ее реплики. — Таков мир — все в нем несправедливо: одни одарены сверх меры, а у других нет ничего.

— Как это верно! — сказала Беренис, став вдруг серьезной. — В жизни столько рокового и столько нелепого: бывают судьбы прекрасные, а бывают страшные, позорные, отвратительные…

Стэйн принялся рассказывать ей о себе. Его отец хотел, чтобы он женился на дочери их соседа, тоже графа. Но их не слишком влекло друг к Другу, деликатно заметил он. А позже, в Кембридже, Стэйн решил во что бы то ни стало отложить женитьбу и сначала поездить по свету, чтобы лучше узнать жизнь.

— Но беда в том, — продолжал Стэйн, — что я слишком привык переезжать с места на место. А в промежутках между большими путешествиями хочется еще побывать и в моем лондонском доме, и в парижском, и в Трегесоле, и в Прайорс-Кове, когда он никем не занят.

— А вот, по-моему, беда в другом: непонятно, что может делать одинокий холостяк со столькими резиденциями, — сказала Беренис.

— Они мне служат для развлечения; я люблю в них устраивать званые вечера и балы, — ответил он. — У нас это очень принято, как вы сами, должно быть, заметили. И избежать этого невозможно. А кроме того, я, знаете ли, работаю, и порой очень усердно.

— Ради удовольствия?

— Да, пожалуй. Во всяком случае это придает мне бодрости, создает какое-то внутреннее равновесие, которое, по-моему, идет мне на пользу.

И Стэйн начал излагать свою излюбленную теорию о том, что сам по себе титул очень мало значит, если он не подкреплен личными достижениями. Сейчас всеобщее внимание привлекают прежде всего те, кто работает в области науки и экономики, а как раз экономика его особенно интересует.

— Но я совсем не о том хотел с вами говорить, — в заключение сказал он.

— Давайте лучше поговорим о Трегесоле. Это место, к счастью, слишком удаленное и слишком пустынное для обычного званого вечера или бала, поэтому, когда я хочу собрать много народу, мне приходится поломать себе голову. Трегесол ничем не напоминает окрестности Лондона, ничего подобного вы там не увидите, — я часто пользуюсь им, как убежищем, куда можно скрыться от всех и вся.

Беренис сразу почувствовала, что он хочет установить с ней более близкие, дружеские отношения. Быть может, самое лучшее — сразу же положить всему конец, вот сейчас, не сходя с места, отрезать пути ко всякому дальнейшему сближению. Но как обидно, что она должна оттолкнуть от себя человека, который по-видимому, так широко смотрит на жизнь, — почти так же, как она сама. И, глядя на шедшего рядом Стэйна, Беренис подумала, что он, пожалуй, способен дать волю чувству и побороть свои предрассудки, даже если она расскажет ему о своих отношениях с Каупервудом. Ведь теперь он связан с Каупервудом делами и, пожалуй, относится к нему с достаточным уважением, чтобы уважать и ее.

Но к тому же Стэйн очень нравился ей. Поэтому, чтобы избежать искушения, Беренис решила перевести разговор на другую тему и больше в этот вечер не возвращаться к Трегесолу. Но на следующий день, когда они встретились рано утром за завтраком, — они собирались поехать кататься верхом, — этот разговор возобновился. Стэйн сказал, что намерен сбежать в Трегесол — ему хочется отдохнуть несколько дней, а главное, спокойно обдумать некоторые серьезные финансовые проблемы, требующие его