содержали в себе много интересного, дельного. Но, к сожалению, не содержали ничего такого, что прямо или косвенно объясняло бы странное исчезновение автора.

Я встал из-за стола и подошел к продолговатому овалу акварина — салонному иллюминатору с прочным трехслойным стеклом. Запотевшая поверхность акварина еще не успела обсохнуть. На затуманенном стекле пальцем вывожу какие-то буквы. Получается: «Пашич». Одним взмахом ладони стираю надпись. Остается след в виде широкий запятой. Похоже на знак вопроса… Возвращаюсь к столу и окликаю Болла. Мы склоняемся над схемой внутренней планировки станции.

— Придется обшарить центральный бункер сверху донизу. Если не найдем, обследуем шесть боковых. Я предлагаю разбить сектор поиска на два участка: вот этот — для меня, этот — для вас. Встретимся у входа в бункер атомного реактора.

— Вэл, — соглашается Болл. — Бункер реактора я беру на себя.

Через два с половиной часа мы вернулись в салон. Мокрые, измученные, голодные. Ничего не нашли. Пар из горловины супового термоса напомнил о еде. Некоторое время молча смакуем горячий крепкий бульон.

«Пойди туда — не знаю куда…» Что ж, надо искать за пределами станции. Завтра придется лезть в воду. Мне, конечно.

— Значит, он не вернулся оттуда, — кивает Болл в сторону акварина.

— Гм…

— Что вы сказали?

— Я сказал «гм». Перевести на английский?

— Не стоит, я все хорошо понимаю.

— У вас преимущество. Теперь не забывайте пользоваться им как можно чаще.

И вообще, поиски Пашича в основном надо брать на себя. Боллу хватит возни с агрегатами станции.

— Вы загадочный человек, мистер Соболев. Я никак не могу научиться заранее предугадывать ваши ответы.

— От этого вы только выигрываете, мистер Болл. Иначе нам просто было бы скучно вдвоем.

Как быть, если мы не найдем Пашича в окрестностях станции? Океан имеет характерную склонность не отдавать обратно всего того, что однажды принял в свою утробу. Лично мне успешный исход подводных поисков представляется маловероятным. Особенно, если учесть, что до сих пор так и не нашли Атлантиду…

— Где вы, дьявол возьми, усвоили эту манеру?! — раздраженно говорит Болл. — Я понимаю, у вас дурное настроение, но при чем здесь я?

Его раздражает неопределенность наших взаимоотношении. Меня тоже. Но в этом он сам виноват. Может быть, напомнить ему, как тщательно скрывал он от меня болезнь Дюмона?.. Нет, пожалуй, не стоит.

— Вы правы, — ответил я. — Вы действительно ни при чем. Извините.

В конце концов он выполнял распоряжение Дуговского.

Вахтенный журнал подсох настолько, что я рискнул отделить две слипшиеся страницы. Журнал открылся в том месте, где была заложена нейлоновая прокладка. Здесь кончалась последняя запись. Прочесть — увы! — ничего невозможно. Хотя…

Я включил настольную лампу. При ярком свете слабенький отпечаток на подкладке стал более заметен. Одно слово проступает довольно четко. Разбираю его по буквам через зеркало. Получается: «anfragen». В переводе с немецкого — «запросить».

— Скажите, Болл, на каком языке велся этот журнал?

— Насколько я знаю, немецкий — единственный язык, на котором Дюмон и Пашич могли бы общаться с полнейшим взаимопониманием. Но Пашич — он получил образование в Москве — в совершенстве владеет также и русским… Вы как будто что-то нашли?

— Еще не знаю. — Я приладил зеркало и вооружился лупой. — А где получили образование вы, мистер Болл?

— Филадельфия — политехнический. Затем Мельбурн — школа гидрокомбистов.

— Ни разу не был в Австралии. Жаль…

— Туристский континент, мистер Соболев. Кенгуру, бумеранги… Я охотней побывал бы в России.

— Клюква, белые медведи, квас?

— О нет, не надо иронии. Я знаком с вашей страной не только по Достоевскому.

«…запросить… атер… га… — записываю то, что удалось разобрать, — …могу поверить… других…».

Вот и все. Остальной «текст» безнадежен.

— Это написано рукой Пашича, — уверенно говорит Болл, заглядывая в зеркало. — Да, мало…

— Точнее сказать — ничего.

Мы смотрим на листок бумаги, который лежит перед нами. Жалкие, бессмысленные отрывки слов и фраз. «Запросить»…

Я опустил спинку кресла пониже, поставил ноги на радиатор обогревателя и взглянул на часы. Минут через пятнадцать-двадцать нам предстоит «смех Люцифера» — своеобразная реакция нервной системы на восьмую инъекцию препарата ГДФ-19. Между прочим, смешного мало.

Запросить…

— Было бы неплохо чем-нибудь занавесить окно, — нарушил молчание Болл.

— Хорошая мысль. Дельная. Я предлагаю цветную маркизу, снаружи.

— Предпочитаю плотные шторы внутри. Меня смущает любопытство здешних аборигенов.

Я обернулся. Болл прав: за стеклом акварина колыхалась какая-то зеленоватая масса. Я подошел к иллюминатору вплотную. Сквозь стеклянную толщу смотрит черный глазище не менее тридцати сантиметров в диаметре!..

Я много слышал о гигантских кальмарах от знакомых гидрокомбистов и, надо сказать, ничего хорошего. С омерзением разглядываю громадные щупальца, усеянные присосками величиной с кулак. По краям присосок — когтеобразные зубцы. Мощные щупальца упруго и судорожно копошатся, оставляя на стекле мутные натеки слизи. Присоски выглядели на них, как грубый протектор на автомобильных шинах.

Вглядываюсь в громадный зрачок, пытаясь угадать в нем то, чем изобилуют полные драматизма рассказы бывалых глубоководников: тупую жестокость, животную злобу. Но… Из темной глубины живого зеркала на меня глядит что-то ошеломляюще печальное и трогательное… Это правильно, когда говорят, что взгляд спрута напоминает взгляд человека. Взгляд спрута казался мне странно осмысленным.

Щелкнул переброшенный Боллом рубильник. Овал акварина осветился жемчужным сиянием. Кальмар молниеносно выгнул щупальца и отпрянул далеко назад. Теперь, в свете прожекторов, вижу его целиком. Веретенообразное, похожее на ракету тело — сейчас оно было кирпично-красного цвета, — имело в длину что-то около четырех метров, а вместе со щупальцами, пожалуй, и все восемнадцать. Угрожающе вытянув ловчие щупальца (его, должно быть, ослепил внезапный свет), кракен минуту висел над илистым дном, ундулируя ромбовидными плавниками. Затем растаял за пределами освещенного пространства.

Из-за округлого края четвертого бункера появились две жуткие тени и пронеслись мимо — вероятно, кальмары из того же рода гигантов-архитевтисов, что и первый. Однако их размеры произвели на меня удручающее впечатление: если верить собственным глазам, в «территориальных водах» станции свободно разгуливали тридцатиметровые монстры. Где гарантия, что это еще не самые крупные экземпляры?..

— Мне не приходилось иметь дело с этими тварями, — сказал за моей спиной Болл.

— Мне тоже, — признался я. — У Мадагаскара я видел кракена, всплывшего на поверхность, но то был какой-то мелкий полудохлый экземпляр.

— По словам прежних наблюдателей, здесь они водятся в изобилии.

Скверно, подумал я и ощутил пренеприятный зуд в левом плече. Память о черноперых акулах Красного моря… С тех пор я как-то недолюбливаю изобилие.

Болл щелкнул пальцами, рассмеялся. Начинается…

Осмотрев пистолет-пневмошприц, я вылил содержимое двух ампул в стальную обойму, проверил