К счастью, теперь уже ничто не могло испортить той тонкой атмосферы, которую Керри создала и сумела сохранить. По-видимому, она даже не замечала, как беспомощен Пэттон. Едва ли она провела бы эту сцену хуже, если бы ей пришлось обращаться к деревянному чурбану. Все, что нужно для этой сцены, было заложено в ней самой, и игра остальных исполнителей не имела для нее никакого значения.

— «И вы уже раскаиваетесь?» — медленно и с укоризной произнесла Лаура.

— «Я потерял вас, — ответил Рэй, схватив ее маленькую руку, — и попался в сети первой легкомысленной девчонки, которая вздумала поманить меня пальцем. Во всем виноваты… вы… Почему вы покинули меня?»

Керри медленно отвернулась и, казалось, напрягла всю свою волю, чтобы удержать порыв чувств. Потом она снова повернулась к своему возлюбленному.

— «Рэй, — начала она, — я радовалась, что вы навсегда отдали свою любовь женщине хорошей, во всех отношениях равной вам. Каким страшным откровением являются для меня сейчас ваши слова! Объясните же мне, что вынуждает вас постоянно противиться собственному счастью?»

Она задала этот последний вопрос так просто, что каждому из зрителей показалось, будто он обращен непосредственно к нему.

И наконец наступил момент, когда бывший возлюбленный Лауры воскликнул:

— «Станьте для меня тем, чем были раньше, Лаура!»

На что Керри с бесконечной нежностью ответила:

— «Нет, Рэй, я уже не могу быть для вас тем, чем была. Но я могу говорить от имени прежней Лауры, которая навсегда умерла для вас».

— «Будь по-вашему!» — сказал Пэттон.

Герствуд наклонился вперед. Весь зрительный зал настороженно слушал, храня глубокое молчание.

— «Пусть та женщина, на которой остановился ваш взор, мудра или суетна, — продолжала Керри, с глубокой грустью глядя на возлюбленного, в отчаянии упавшего в кресло, — прекрасна или безобразна, богата или бедна, — у нее есть лишь одно, что она может отдать вам и в чем она может отказать вам: ее сердце».

Друэ почувствовал, что у него защекотало в горле.

— «Она может продать вам свою красоту, все свои совершенства, но ее любовь — это сокровище, которое нельзя купить ни за какие деньги, которому нет цены».

Герствуд глубоко страдал, точно слова Керри относились непосредственно к нему. Ему представлялось, что он наедине с ней, и ему стоило огромного труда сдержать слезы, которые вызывали в нем трогательные и нежные слова любимой женщины.

Друэ тоже с трудом владел собой. Он мысленно решил, что отныне станет для Керри тем, чем никогда не был. Он женится на ней, честное слово! Она вполне этого заслуживает.

— «И взамен, — продолжала Керри, едва ли даже расслышав реплику своего возлюбленного, и голос ее звучал в полной гармонии с грустной музыкой, сопровождавшей эту сцену, — она просит от вас лишь немногого: чтобы в вашем взоре отражалась преданность, чтобы в голосе вашем при обращении к ней звучала нежность, чтобы вы не позволяли презрению или пренебрежению проникать в ваше сердце, даже если она и не так быстро усваивает ваши мысли и честолюбивые стремления. Ибо если случится, что рок разобьет ваши замыслы и фортуна повернется к вам спиной, у вас для утешения останется любовь… Вы смотрите на деревья и восхищаетесь их величием и силой. Но не презирайте маленькие цветочки за то, что они не могут дать ничего, кроме нежного аромата…»

Герствуд слушал, с огромным усилием сдерживая обуревавшие его чувства.

— «Помните, — мягко закончила Керри, — любовь — это единственное, что дарит вам женщина. — Эти слова она произнесла с каким-то особым, ласковым оттенком. — Но это единственное не подвластно даже смерти».

Управляющий баром и коммивояжер с мучительной нежностью смотрели на молодую актрису. Они почти не слыхали заключительных слов и только видели перед собой предмет своего обожания. Керри двигалась по сцене с трогательной грацией, исполненной силы, — это было для них откровением.

Герствуду, так же как и Друэ, приходили в голову тысячи решений. Оба с равным усердием присоединились к буре аплодисментов, вызывавших Керри. Друэ хлопал до тех пор, пока у него не заныли руки. Потом он вскочил и выбежал из ложи.

Как раз в этот миг Керри снова показалась на сцене и, увидев, что навстречу ей несут огромную корзину цветов, замерла в ожидании. Цветы были от Герствуда. Керри подняла глаза на ложу, где он сидел, поймала его взгляд и улыбнулась. Герствуд чуть не выскочил из ложи, чтобы заключить возлюбленную в объятия. Он забыл, что ему, женатому человеку, следовало быть крайне осторожным. Он почти забыл, что рядом с ним сидят люди, которые хорошо его знают. Нет, эта женщина будет принадлежать ему, даже если бы ради этого пришлось пожертвовать всем! Он не станет медлить. Пора устранить этого Друэ. Прочь его! Он не станет ждать ни одного дня. Коммивояжер не должен обладать Керри.

Герствуд так разволновался, что не мог усидеть на месте. Он вышел в вестибюль, потом на улицу, погруженный в свои мысли. Друэ все еще не возвращался из-за кулис. Через несколько минут пьеса должна была окончиться. Герствуд жаждал остаться вдвоем с Керри, он проклинал судьбу, вынуждавшую его улыбаться, раскланиваться, лицемерить, когда у него было лишь одно желание: говорить ей о своей любви, шептать ей наедине нежные слова. Со стоном подумал он, что все его надежды тщетны. Он не мог даже пригласить Керри поужинать, не прибегая к притворству… Наконец Герствуд решился пройти за кулисы, чтобы спросить Керри, как она себя чувствует. Спектакль кончился, артисты одевались и болтали, торопясь поскорее уйти. Друэ говорил без умолку, весь во власти своего настроения и возродившейся страсти. Управляющий баром усилием воли взял себя в руки.

— Мы, конечно, поедем ужинать? — спросил он голосом, отнюдь не соответствовавшим его переживаниям.

— С удовольствием, — ответила Керри и ласково улыбнулась ему.

Маленькая актриса была бесконечно счастлива. Теперь она понимала, что значит быть любимой, что значит быть обласканной. Ею восхищались, с ней искали знакомства. Впервые она смутно ощутила независимость, которую приносит успех. Роли переменились, и теперь она могла смотреть на своего поклонника сверху вниз. В сущности, она сама почти не сознавала, что это так, и все же в ней уже заметна была мягкая и деликатная снисходительность. Как только Керри была готова, они сели в поджидавший их экипаж, и отправились в ресторан ужинать. И только раз, когда Герствуд, опередив Друэ, садился рядом с нею в экипаж, Керри улучила минуту, чтобы выразить ему свои чувства. Прежде чем Друэ успел занять свое место, она порывисто и нежно сжала руку управляющего баром. Герствуд был взволнован до крайности. Он готов был душу продать, чтобы только остаться наедине с Керри.

«Боже, какая пытка!» — чуть не вырвалось у него.

Друэ, разумеется, не отставал от них ни на шаг, считая себя героем дня. Ужин был испорчен его болтливостью. Герствуд отправился домой, твердя себе, что умрет, если его страсть не будет удовлетворена. Он успел горячим шепотом бросить «до завтра», и Керри поняла его.

Распрощавшись и оставив Друэ с его добычей, Герствуд ушел, и в ту минуту ему казалось, что он без малейшего раскаяния мог бы убить этого человека. Керри тоже была подавлена.

— Спокойной ночи! — сказал Герствуд, стараясь придать своему голосу дружески непринужденный тон.

— Спокойной ночи! — нежно ответила ему Керри.

«Болван! — мысленно выругался Герствуд, почувствовав вдруг глубокую ненависть к Друэ. — Идиот! Я еще расправлюсь с ним, и весьма скоро! Посмотрим завтра — кто кого!»

— Право же, ты чудо, Керри! — безмятежно говорил в это время Друэ, ласково сжимая ее руку. — Ты чудеснейшая девочка.

У таких людей, как Герствуд, страсть всегда проявляется бурно. Она не выражается в задумчивости или мечтательности. Не бывает и серенад под окном возлюбленной или тоскливого томления и горестных сетований на непреодолимые препятствия. Ночью различные мысли долго не давали Герствуду заснуть, а утром, проснувшись рано, он с прежней силой и рвением вновь принимался думать о дорогом его сердцу предмете. Он и духовно и физически был полностью выбит из колеи, ибо разве не восхищался он