была молодая женщина, совсем еще девочка с виду, с толстой палкой в руках. Она была страшно разъярена и в бешенстве замахнулась на Герствуда, но тот увернулся от удара. Несколько человек, ободренных ее примером, вскочили на площадку и стащили оттуда Герствуда. Не успел он и слова произнести, как очутился на земле.

— Оставьте меня в покое! — только успел он крикнуть, падая на бок.

— Ах ты, паршивец! — заорал кто-то.

Удары и пинки посыпались на Герствуда. Ему казалось, что он сейчас задохнется. Потом двое мужчин его куда-то потащили, а он стал обороняться, стараясь вырваться.

— Да перестаньте! — раздался голос полисмена. — Никто вас не трогает! Вставайте!

Герствуд пришел в себя и узнал полицейских. Он чуть не падал от изнеможения. По подбородку его струилось что-то липкое. Герствуд прикоснулся рукой: пальцы окрасились красным.

— Меня ранили, — растерянно произнес он, доставая носовой платок.

— Ничего, ничего! — успокоил его один из полисменов. — Пустячная царапина!

Мысли Герствуда прояснились, и он стал озираться по сторонам. Он находился в какой-то лавочке. Полисмены на минуту оставили его одного. Стоя у окна и вытирая подбородок, он видел свой вагон и возбужденную толпу. Вскоре подъехал один полицейский фургон, и за ним второй. В эту минуту подоспела также и карета «скорой помощи». Полиция энергично наседала на толпу и арестовывала нападавших.

— Ну, выходите, если хотите попасть в свой вагон! — сказал один из полисменов, открывая дверь лавчонки и заглядывая внутрь.

Герствуд неуверенно вышел. Ему было холодно, и к тому же он был очень напуган.

— Где кондуктор? — спросил он.

— А черт его знает, — ответил полисмен. — Здесь его, во всяком случае, нет, — добавил он.

Герствуд направился к вагону и, сильно нервничая, стал подыматься на площадку.

В тот же миг прогремел выстрел, и что-то обожгло Герствуду правое плечо.

— Кто стрелял? — услышал он голос полисмена. — Кто стрелял, черт возьми?!

Оставив Герствуда, оба полисмена кинулись к одному из ближайших домов; Герствуд помедлил и сошел на землю.

— Нет, это уж слишком! — пробормотал он. — Ну их к черту!

В сильном волнении он дошагал до угла и юркнул в ближайший переулок.

— Уф! — произнес он, глубоко переводя дух.

Не успел он пройти и полквартала, как увидел какую-то девчонку, которая пристально разглядывала его.

— Убирайтесь-ка вы поскорее отсюда! — посоветовала она.

Герствуд побрел домой среди слепящей глаза метели и к сумеркам добрался до переправы. Пассажиры на пароходике с нескрываемым любопытством смотрели на него. В голове Герствуда был такой сумбур, что он еле отдавал себе отчет в своих мыслях. Волшебное зрелище мелькавших среди белого вихря речных огней пропало для него. Едва пароходик причалил, Герствуд снова побрел вперед и, наконец, добрался до дому.

Герствуд вошел. В квартире было натоплено, но Керри не оказалось дома. На столе лежало несколько вечерних газет, видимо, оставленных ею. Герствуд зажег газ и уселся в качалку. Немного спустя он встал, разделся и осмотрел плечо. Ничтожная царапина — ничего более. Он, все еще в мрачном раздумье, вымыл руки и лицо, на котором запеклась кровь, и пригладил волосы. В шкафчике он нашел кое-что из съестного и, утолив голод, снова сел в свою уютную качалку. Какое приятное чувство он испытал при этом!

Герствуд сидел, задумчиво поглаживая подбородок, забыв в эту минуту даже про газеты.

— Н-да! — произнес он через некоторое время, успев несколько прийти в себя. — Ну и жаркое же там заварилось дело!

Слегка повернув голову, он заметил газеты и с легким вздохом взялся за «Уорлд».

«Забастовка в Бруклине разрастается, — гласил один из заголовков. — Кровопролитные столкновения во всех концах Бруклина!»

Герствуд устроился в качалке поудобнее и погрузился в чтение. Он долго и с захватывающим интересом изучал описание забастовки.

Всякий, кто считает бруклинские приключения Герствуда ошибкой, тем не менее должен признать, что безуспешность его усилий не могла не повлиять на него отрицательно. Керри, конечно, не могла этого знать. Герствуд почти ничего не рассказал ей о том, что произошло в Бруклине, и она решила, что он отступил перед первым грубым словом, бросил все из-за пустяков. Просто он не хочет работать!

Она выступала теперь в группе восточных красавиц, которых во втором акте оперетты визирь проводит парадом перед султаном, производящим смотр своему гарему. Говорить им ничего не приходилось, но как-то раз (в тот самый вечер, когда Герствуд ночевал в трамвайном парке) первый комик, будучи в игривом настроении, взглянул на ближайшую девушку и произнес густым басом, вызвавшим легкий смех в зрительном зале:

— Кто ты такая?

Совершенно случайно это была именно Керри, делавшая в это время низкий реверанс. На ее месте могла оказаться любая другая девушка. Первый комик не ожидал никакого ответа, но Керри набралась смелости и, присев еще ниже, ответила:

— Ваша покорная слуга!

В ее реплике не было ничего особенного, но что-то в ее манере понравилось публике — уж очень смешон был свирепый султан, возвышавшийся над скромной рабыней.

Первый комик остался доволен ответом, тем более что от него не укрылся смех в зале.

— А я думал, ты просто Смит, — изрек комик, желая продлить шутку.

Керри, однако, испугалась своего поступка.

Все в труппе были предупреждены, что всякая отсебятина в словах или жестах может повлечь за собою штраф, а порой даже увольнение. Но когда перед началом следующего акта Керри стояла за кулисами, известный комик, проходя мимо, узнал ее в лицо, остановился и сказал:

— Можете и впредь отвечать так же. Но больше ничего не прибавляйте!

— Благодарю вас, — робко ответила Керри.

Когда комик ушел, она вся дрожала от волнения.

— Ну, и повезло же тебе, — заметила одна из ее подруг. — У нас у всех немые роли.

Против этого ничего нельзя было возразить. Каждому ясно было, что Керри сделала первый шаг к успеху.

На следующий день за ту же реплику ее опять наградили аплодисментами, и она отправилась домой, ликуя и твердя себе, что эта маленькая удача должна принести какие-нибудь плоды. Но едва она увидела Герствуда, вся ее радость улетучилась, все приятные мысли испарились, и их место заняло желание положить конец этой невозможной жизни.

Утром она спросила его, чем окончилась его затея.

— Там теперь не решаются пускать вагоны иначе, как под управлением полисменов, — ответил ей Герствуд. — Сказали, что до будущей недели им никто не понадобится.

Наступила новая неделя, но Керри не видела никакой перемены в планах Герствуда. Им по-прежнему владела крайняя апатия. С невозмутимым равнодушием глядел он каждое утро, как Керри отправляется на репетицию, а вечером — на представление, и только читал и читал. Несколько раз он ловил себя на том, что смотрит на какую-нибудь заметку, а мысли его витают где-то далеко. Впервые он заметил это, когда ему попалось описание какого-то веселого вечера в одном из чикагских клубов, к которому он в свое время принадлежал. Герствуд сидел, опустив глаза, и в ушах его раздавались давно забытые голоса и звон бокалов. «Да вы просто молодчина, Герствуд!» — услышал он слова своего друга Уокера.

Воображение перенесло его в кружок ближайших друзей. Вот он стоит, отлично одетый, и с улыбкой выслушивает возгласы одобрения, которыми его награждают за хорошо рассказанный анекдот…

Вдруг Герствуд поднял глаза. В комнате было так тихо, что ясно слышалось тиканье часов. Герствуд подумал, что, по всей вероятности, задремал. Но он все еще держал газету прямо перед собой и понял, что это ему не приснилось. «Как странно!» — подумал он.