В кармане у Герствуда было всего лишь доллар и пятнадцать центов — деньги, взятые у Керри на покупку двухнедельного запаса угля.

«Наверное, здесь есть какое-нибудь место, где можно будет переночевать, — подумал Герствуд. — Где, например, ночует этот парень из Ньюарка?»

Он решил спросить у кого-нибудь. Неподалеку от него у ворот депо дожидался очереди молодой паренек. Это был почти мальчик, лет двадцати, не больше, долговязый и тощий, с лицом, свидетельствовавшим о годах лишений. Стоило подкормить как следует этого юношу, и он быстро бы принял цветущий, самоуверенный вид.

— Тут что-нибудь дают, если у человека нет ни гроша? — дипломатично осведомился Герствуд.

Юноша повернулся и испытующе посмотрел на него.

— Вы это насчет еды? — спросил он.

— Да, и спать мне тоже негде. Я не могу на ночь возвращаться в Нью-Йорк.

— А вы поговорите с мастером. Я думаю, он это устроит. Меня, например, он устроил.

— Вот как?

— Да. Я просто сказал ему, что у меня ни гроша за душой. Не могу же я добираться домой, когда живу я у черта на куличках.

Герствуд ничего не сказал и только откашлялся.

— Насколько я понимаю, у них тут наверху есть комната для ночлега, — продолжал молодой человек. — Не знаю, что она собой представляет, но, надо полагать, местечко дрянное. Мастер дал мне и билетик на обед. Воображаю, чем там кормят!

Герствуд улыбнулся. Юноша громко рассмеялся.

— Плохие шутки, а? — добавил он, тщетно ожидая услышать успокоительный ответ.

— Да, пожалуй, — согласился Герствуд.

— Я на вашем месте сейчас же поговорил бы с мастером, а то он еще уйдет.

Герствуд последовал его совету.

— Не найдется ли здесь местечка, где можно было бы переночевать? — спросил он. — Если мне возвращаться в Нью-Йорк, то, боюсь, я никак не успею вернуться…

— Наверху есть несколько коек, — прервал его мастер. — Можете занять одну, если хотите.

— Благодарю вас, — сказал Герствуд.

Он намеревался попросить и талон на обед, но не мог улучить для этого подходящую минуту и примирился с тем, что в этот вечер придется поесть за собственный счет.

«Попрошу завтра», — решил он.

Герствуд закусил в дешевом ресторанчике по соседству, а так как было очень холодно и его томило одиночество, он тотчас же отправился искать указанное ему пристанище. Трамвайная компания по совету полиции решила не пускать вагонов после наступления сумерек.

Помещение, где очутился Герствуд, очевидно, предназначалось для дежурных ночной смены. Тут было девять коек, два или три табурета, ящик из-под мыла и маленькая пузатая железная печка, в которой пылал огонь. Как ни рано пришел Герствуд, кто-то уже опередил его и грел у печки озябшие руки.

Герствуд тоже подошел к печке и протянул руки к огню. Он пал духом от скудости и убожества всего, что связано с этой его затеей, но крепился, внушая себе, что должен выдержать до конца.

— Холодно, а? — спросил человек, сидевший у огня.

— Изрядно.

Воцарилось продолжительное молчание.

— Неважное, я бы сказал, место для ночлега. Как, по-вашему? — снова заметил человек, сидевший у печки.

— Все же лучше, чем на улице, — ответил Герствуд.

Снова молчание.

— Пожалуй, пора и на боковую! — послышался тот же голос.

Человек встал и направился к одной из коек; вскоре он растянулся на ней, сняв только башмаки, и завернулся в засаленное одеяло, а голову обмотал старым, грязным шерстяным шарфом. Это зрелище было отвратительно Герствуду, и он отвел глаза и стал смотреть в огонь, стараясь думать о другом. Вскоре он тоже решил лечь и, выбрав себе койку, стал снимать башмаки. В это время вошел знакомый ему молодой человек и, увидев Герствуда, по-видимому, захотел поговорить.

— Лучше, чем ничего! — заметил он, озираясь вокруг.

Герствуд решил, что эти слова не относятся непосредственно к нему, а выражают лишь удовлетворение тощего юноши, и потому промолчал.

Юноша же подумал, что Герствуд не в духе, и принялся потихоньку насвистывать. Но, заметив, что кто- то уже спит, он тотчас прекратил свист и погрузился в молчание.

Герствуд постарался устроиться возможно лучше: он лег не раздеваясь и загнул грязное одеяло так, чтобы оно не касалось его лица. Вскоре, однако, усталость взяла свое, и он задремал. Одеяло приятно согревало его, и он, отбросив всякую брезгливость, натянул его до подбородка и уснул.

Утром его приятные сновидения нарушил топот: несколько человек двигались по холодной, безрадостной комнате. А Герствуду снилось, что он в Чикаго, в своей уютной квартирке. Джессика собиралась куда-то идти, и он, Герствуд, разговаривал с ней. Он так отчетливо видел эту сцену, что, пробудившись, был ошеломлен представившимся ему контрастом. Он приподнял голову, и горькая действительность заставила его быстро очнуться.

«Пожалуй, лучше встать», — подумал он.

Воды в помещении не было. Герствуд обулся и встал, расправляя застывшее тело. Его костюм был сильно помят, волосы всклокочены.

— А, черт! — пробормотал он, надевая шляпу.

Внизу уже пробуждалась жизнь.

Герствуд нашел водопроводный кран над желобом, из которого, очевидно, поили лошадей. Но полотенца у него не было, а носовой платок был грязен со вчерашнего дня. Герствуд ограничился тем, что промыл глаза ледяной водой. Потом отправился разыскивать мастера, который оказался уже на месте.

— Завтракали? — спросил тот.

— Нет, — ответил Герствуд.

— Тогда поторопитесь! Впрочем, у вас есть еще время. Ваш вагон не готов.

Герствуд колебался.

— Не можете ли вы дать мне талон в столовую? — попросил он, делая над собой огромное усилие.

— Получите, — сказал мастер, протягивая талон.

Герствуд позавтракал так же скудно, как обедал накануне, — кусочек жареного мяса и чашка скверного кофе — и затем вернулся в парк.

— Ну вот, — сказал мастер, подзывая его пальцем, — через несколько минут можете выводить вагон!

Герствуд взобрался на переднюю площадку вагона, стоявшего в полутемном депо, и стал ждать сигнала. Он волновался, но все же испытывал некоторое облегчение: что угодно, лишь бы не оставаться дольше в этом депо.

Шел четвертый день забастовки, и дело начало принимать плохой оборот. Следуя советам прессы и тех, кто возглавлял забастовку, бастующие вели борьбу довольно мирно. До сих пор еще не произошло никаких сколько-нибудь серьезных столкновений. Бастующие иногда останавливали вагоны и вступали в переговоры со штрейкбрехерами, а те, случалось, сдавались на уговоры и уходили. В некоторых вагонах были выбиты стекла, было несколько стычек, сопровождавшихся криками и угрозами, но только человек пять или шесть пострадали серьезно. И даже в этих редких случаях руководители забастовки порицали подобные действия, приписывая их неорганизованной толпе.

Но вынужденное бездействие и сознание, что полиция поддерживает трамвайные компании и помогает им одержать победу, ожесточали бастующих. Они видели, что с каждым днем число курсирующих вагонов все возрастает, а заправилы трамвайных компаний не перестают громко кричать, что сопротивление стачечников сломлено. Это приводило бастующих в отчаяние. Им стало ясно, что вскоре все вагоны будут на линии, а люди, осмелившиеся заявить протест, останутся за бортом. По-видимому, мирные методы борьбы