телефону о своем приходе, Дженни строго поговорила с дочкой, сказала ей, что придет очень сердитый дядя, он не любит детей и к нему нельзя приставать.

— Будь умницей, — наказывала она. — Не болтай и ничего не проси. Мама сама даст тебе все, что нужно. А главное — не тянись через стол.

Веста торжественно пообещала слушаться, но едва ли осознала своим детским умом всю важность сделанного ей внушения.

Лестер приехал в семь часов. Дженни, постаравшись как можно красивее нарядить Весту, только что прошла к себе в спальню, чтобы переодеться к вечеру. Весте полагалось быть в кухне. Но она тихонько проскользнула вслед за матерью и остановилась в дверях гостиной, где ее и увидел Лестер, когда, повесив в передней пальто и шляпу, направился в комнаты. Девочка была очаровательная, это Лестер признал с первого взгляда. На ней было голубое в белый горошек фланелевое платьице с отложным воротником и манжетками, белые чулки и башмачки. Задорные светлые кудряшки обрамляли лицо — голубые глаза, алые губки, румяные щечки. Пораженный Лестер хотел что-то сказать, но сдержался. Веста робко удалилась.

— Девочка очень мила, — сказал Лестер, когда Дженни прошла в столовую к нему. — Трудно тебе с ней справляться?

— Не очень, — ответила Дженни.

Она прошла в столовую, и Лестер услышал такой разговор:

— Это кто? — спросила Веста.

— Шш! Это твой дядя Лестер! Я же тебе говорила, что нельзя болтать!

— Он и твой дядя тоже?

— Нет, маленькая. Не болтай. Беги в кухню.

— Он только мой дядя?

— Да. Ну, беги.

— Хорошо.

Лестер невольно улыбнулся.

Трудно сказать, как повернулось бы дело, если бы Веста была уродлива, плаксива, скучна или если бы Дженни не проявила столько такта. Но привлекательность девочки в сочетании с усилиями матери мягко отодвигать ее на задний план создавали впечатление чистоты и юности, которые всегда действуют отрадно. Лестер часто задумывался о том, что все эти годы Дженни была матерью; она месяцами не видела своего ребенка; ни словом не обмолвилась о его существовании; а между тем любовь ее к Весте не вызывала сомнений. «Удивительно, — говорил себе Лестер. — Она необыкновенная женщина».

Однажды утром, когда Лестер читал в гостиной газету, послышался какой-то шорох. Обернувшись, он с удивлением увидел голубой глаз, пристально глядевший на него в щелку приотворенной двери. Казалось бы, глаз, застигнутый на месте преступления, должен немедленно скрыться; но нет, он храбро остался, где был. Лестер перевернул страницу и опять оглянулся. Глаз все смотрел на него. Он повторил свой маневр. Глаз не сдавался. Он переменил позу, закинув ногу за ногу. Когда он опять поднял голову, то увидел, что глаз исчез.

При всей незначительности этого эпизода в нем было что-то комическое, а это всегда находило отклик в душе Лестера. И теперь, когда он вовсе не был склонен спускаться со своих неприступных высот, он почувствовал, что таинственный глаз развеселил его; губы его дрогнули и чуть было не раздвинулись в улыбке. Он не поддался новому настроению и не перестал читать газету, но отчетливо запомнил этот пустячный случай. В первый раз маленькая плутовка действительно обратила на себя его внимание.

Вскоре после этого, когда Лестер сидел однажды за утренним завтраком, неторопливо уничтожая отбивную котлету и просматривая газетные заголовки, спокойствие его снова было нарушено. Дженни уже накормила Весту и, оставив ее до ухода Лестера одну с игрушками, разливала кофе; неожиданно отворилась дверь, и Веста деловито проследовала через столовую. Лестер поднял голову, Дженни покраснела и встала.

— Что тебе здесь нужно, Веста? — спросила она.

Веста тем временем вошла в кухню, взяла там маленькую метелку и пустилась в обратный путь, всем своим видом выражая забавную решимость.

— Мне нужно мою метелку, — звонко ответила она и невозмутимо зашагала к себе, а Лестер почувствовал как что-то в нем откликнулось на такую храбрость, и на этот раз не удержался от легкой улыбки.

Так постепенно таяло неприязненное чувство Лестера к девочке, уступая место снисходительности и признанию за ней всех прав человеческого существа.

В ближайшие полгода недовольство Лестера почти совсем улеглось. Не то чтобы он примирился с несколько ненормальной атмосферой, в которой жил, но дома было так уютно и удобно, что он не мог заставить себя уйти. Очень уж сладко ему жилось. Очень уж боготворила его Дженни. Очень уж по нраву была полнейшая свобода, возможность беспрепятственно общаться со старыми знакомыми, в сочетании с тихим уютом и привязанностью, которые ждали дома. И он все медлил и уже начинал подумывать, что, может быть, и не нужно ничего менять.

За это время незаметно укрепилась его дружба с маленькой Вестой. Он обнаружил в ее повадках неподдельный юмор и с любопытством ждал новых его проявлений. Она всегда была занята чем-нибудь интересным, и, хотя Дженни следила за ней с неослабной строгостью, которая уже сама по себе явилась для Лестера откровением, неугомонная Веста вечно ухитрялась ввернуть какое-нибудь забавное словечко. Так однажды Лестер, заметив, как девочка усердно пилит большим ножом кусочек мяса, сказал Дженни, что надо бы купить ей детский прибор.

— Ей трудно справляться с такими ножами.

— Да, — мгновенно отозвалась Веста. — Мне нужно маленький ножичек. У меня ручка вот какая маленькая.

И она растопырила пальчики. Дженни, боясь как бы она еще чего-нибудь не выкинула, поспешила пригнуть ее ручку к столу, а Лестер с трудом удержался от смеха.

В другой раз, увидев, как Дженни кладет в чашку Лестера сахар, Веста потребовала:

— Мне тоже два кусочка, мама.

— Нет, милая, — ответила Дженни, — тебе сахара не нужно. Ты пьешь молоко.

— А дяде Лестеру ты положила два кусочка.

— Да, да, — сказала Дженни, — но ты еще маленькая. И, пожалуйста, не болтай за столом. Это неприлично.

— Дядя Лестер ест слишком много сахара, — последовал немедленный ответ, и Лестер, любивший сладкое, широко улыбнулся.

— Ну, не знаю, — сказал он, впервые снисходя до разговора с девочкой. — Может, ты похожа на ту лисицу, которая говорила, что виноград зелен?

Веста улыбнулась ему в ответ и теперь, когда лед был сломан, не стесняясь, стала с ним разговаривать. Так оно и пошло, и, наконец, Лестер начал относиться к девочке, как к родной; он даже готов был дать ей все, к чему открывало дорогу его богатство, при том, конечно, условии, что он по- прежнему будет с Дженни и что они придумают, как ему все же сохранить связь со своим миром, о котором он не должен был забывать ни на минуту.

Веской постройка выставочных залов и складов была закончена, и Лестер перевел свою контору в новое здание. До сих пор его деловая жизнь протекала в отеле «Грэнд-Пасифик» и в клубе. Теперь он чувствовал, что прочно обосновался в Чикаго, что отныне ему предстоит жить здесь постоянно. На него ложились серьезные обязанности — руководство многочисленным штатом конторы и заключение крупных сделок. Зато он был освобожден от разъездов — их поручили мужу Эми, который действовал по указаниям Роберта. А Роберт всеми силами пробивался вперед, он пытался перетянуть на свою сторону сестер и уже предпринял реорганизацию фабрики. Нескольким служащим, которые пользовались личным расположением