родных и прежде всего о ребенке. Маленькой Весте минуло уже полтора года; это была славная девочка, белокурая, с большими голубыми глазами, которая обещала стать очень похожей на мать; притом она была бойкая и смышленая. Миссис Герхардт любила ее всем сердцем. Сам Герхардт оттаивал очень медленно и даже сейчас не обнаруживал явного интереса к внучке, но все же был добр к ней. И, видя эту перемену в отце, Дженни от всей души хотела вести себя так, чтобы никогда больше его не огорчать. Если она сделает какой-нибудь безрассудный шаг, это будет не только низкой неблагодарностью по отношению к отцу, но и повредит в будущем ее дочке. Ее собственная жизнь не удалась, думала Дженни, но жизнь Весты — другое дело, и нельзя каким-нибудь опрометчивым поступком ее испортить. Может быть, следует написать Лестеру и все ему объяснить. Она сказала ему, что не хочет поступать дурно. Предположим, она признается, что у нее есть ребенок, и попросит оставить ее в покое. Послушается он? Едва ли. Да и хочется ли ей, чтобы он поймал ее на слове?

Необходимость сделать это признание была для Дженни мучительна. Вот почему она колебалась, начала было письмо, в котором пыталась все объяснить, и разорвала его. А потом вмешалась сама судьба: внезапно вернулся домой отец, серьезно пострадавший во время несчастного случая на фабрике в Янгстауне.

Письмо от Герхардта пришло в среду, в начале августа. Но это было обычное письмо, написанное по- немецки, с отеческими расспросами и наставлениями и со вложением еженедельных пяти долларов; в конверте оказалось несколько строк, написанных незнакомым почерком, — известие, что накануне случилось несчастье: опрокинулся черпак с расплавленным стеклом, и у Герхардта серьезно обожжены обе руки. Под конец в записке сообщалось, что на следующее утро он будет дома.

— Ну что ты скажешь! — воскликнул ошарашенный Уильям.

— Бедный папа! — сказала Вероника, и глаза ее наполнились слезами.

Миссис Герхардт опустилась на стул, уронила на колени стиснутые руки и остановившимися глазами уставилась в пол. «Что же теперь делать?» — в отчаянии повторяла она. Ей страшно было даже подумать о том, что будет с ними, если Герхардт навсегда останется калекой.

Басс возвращался домой в половине седьмого, Дженни — в восемь. Басс выслушал новость, широко раскрыв глаза.

— Вот это худо! — воскликнул он. — А в письме не сказано, ожоги очень тяжелые?

— Не сказано, — ответила миссис Герхардт.

— Ну, по-моему, не стоит уж очень расстраиваться, — заявил Басс. — От этого толку не будет. Как- нибудь выкрутимся. Я бы на твоем месте не расстраивался так.

Он-то и в самом деле не слишком расстраивался — не такой у него был характер. Жизнь давалась ему легко. Он не способен был вдуматься в значение событий и предвидеть их последствия.

— Знаю, — сказала миссис Герхардт, стараясь овладеть собой. — Но я ничего не могу поделать. Подумать только, не успела наша жизнь наладиться — и вот новая беда. Просто проклятие какое-то на нас лежит. Нам так не везет!

Когда пришла Дженни, мать сразу почувствовала, что это ее единственная опора.

— Что случилось, мамочка? — еще в дверях спросила Дженни, увидев лицо матери. — Почему ты плакала?

Миссис Герхардт посмотрела на нее и отвернулась.

— Папа сжег себе руки, — с расстановкой сказал Бесе. — Он завтра приезжает.

Дженни обернулась и с ужасом посмотрела на него.

— Сжег себе руки!

— Да, — сказал Басс.

— Как же это случилось?

— Опрокинулся черпак со стеклом.

Дженни взглянула на мать, и глаза ее застлало слезами. Она кинулась к миссис Герхардт и обняла ее.

— Не плачь, мамочка, — сказала она, сама едва сдерживаясь. — Не надо огорчаться. Я знаю как тебе тяжело, но все обойдется. Не плачь!

Тут губы ее задрожали, и она не скоро собралась с силами, чтобы взглянуть в лицо новой беде. И вот, помимо ее воли, у нее вдруг явилась вкрадчивая и неотступная мысль. Лестер!.. Ведь он предлагал ей свою помощь. Он объяснился ей в любви. Почему-то теперь он так живо ей вспомнился — и его внимание, и готовность помочь, и сочувствие… Так же вел себя и Брэндер, когда Басс попал в тюрьму. Быть может, ей суждено еще раз принести себя в жертву? Да и не все ли равно? Ведь ее жизнь и без того не удалась. Так думала она, глядя на мать, которая сидела молча, подавленная, обезумевшая от горя. «Почему ей приходится столько страдать? — думала Дженни. — Неужели на ее долю так и не выпадет хоть немного счастья?»

— Не надо так убиваться, — сказала она немного погодя. — Может быть, папа не очень уж сильно обжегся. Ведь в письме сказано, что завтра утром он приедет?

— Да, — подтвердила миссис Герхардт, приходя в себя.

Теперь они стали разговаривать немного спокойнее и постепенно, когда все известные им подробности были обсуждены, как-то притихли, словно застыли в ожидании.

— Надо кому-нибудь утром пойти на вокзал встречать папу, — сказала Дженни Бассу. — Я пойду. Я думаю, миссис Брейсбридж ничего не скажет.

— Нет, — мрачно возразил Басс, — ты не ходи. Я сам его встречу.

Он злился на судьбу за этот новый удар и не мог скрыть досаду; он мрачно прошел в свою комнату и заперся. Дженни с матерью отравили детей спать и ушли в кухню.

— Не знаю, что теперь с нами будет, — сказала миссис Герхардт, подавленная мыслью о материальных осложнениях, которыми грозило это новое несчастье.

Она казалась совсем разбитой и беспомощной, и Дженни стало до боли жаль ее.

— Не огорчайся, мамочка, — мягко сказала она, чувствуя, что в ней зреет решение.

Мир так велик. И есть в нем люди, которые щедрой рукой оделяют других всякими благами. Не вечно же ее родным бедствовать под гнетом несчастий!

Дженни сидела рядом с матерью, и казалось, уже слышала грозную поступь грядущих невзгод.

— Как ты думаешь, что с нами будет? — повторила мать, видя, что мечта о благополучной жизни в Кливленде рушится у нее на глазах.

— Ничего, — ответила Дженни, уже ясно понимая, что надо делать, — все обойдется. Не расстраивайся. Все уладится. Как-нибудь устроимся.

Теперь она знала, что судьба возложила на ее плечи все бремя ответственности. Она должна пожертвовать собой; другого выхода нет.

Наутро Басс встретил отца на вокзале. Герхардт был очень бледен и, по-видимому, сильно измучился. Щеки его ввалились, нос еще больше заострился. Руки его были перевязаны, и весь вид — такой жалкий, что прохожие оборачивались, когда он с Бассом шел с вокзала.

— Тьфу, пропасть! — сказал он сыну. — Как я обжегся! Мне даже раз показалось, что я не выдержу, такая была боль. Какая боль! Тьфу, пропасть! Век буду помнить.

Он подробно рассказал, как произошло несчастье, и прибавил, что не знает, сможет ли когда-нибудь владеть руками, как прежде. Большой палец правой руки и два пальца на левой сожжены до кости. На левой руке пришлось отнять первые суставы, большой палец удалось спасти, но может случиться, что пальцы останутся сведенными.

— И это как раз теперь, когда мне так нужны деньги! — прибавил он. — Вот беда! Вот беда!

Когда они дошли до дому и миссис Герхардт отворила им дверь, старый рабочий, поняв безмолвное горе жены, не сдержался и заплакал. Миссис Герхардт тоже стала всхлипывать. Даже Басс на минуту потерял самообладание, но быстро оправился. Младшие дети ревели, пока Басс на них не прикрикнул.

— Брось плакать! — бодрым тоном сказал он отцу. — Слезами горю не поможешь. И потом все не так уж страшно. Ты скоро поправишься. Как-нибудь проживем.

Слова Басса на время всех успокоили, и теперь, когда муж вернулся домой, миссис Герхардт вновь обрела душевное равновесие. Правда, руки у него забинтованы, но он на ногах, нигде больше не обожжен и не ранен, а это тоже утешительно. Возможно, он снова будет владеть руками и сможет взяться за какую-