позолоченных слабым сиянием восходящей луны. — Вы необыкновенная девушка. Я уверен, что, если бы вам хоть немного поучиться, вы писали бы стихи.

— Думаете, я бы сумела? — наивно спросила она.

— Думаю, девочка? — Брэндер взял ее за руку. — Думаю? Да я в этом уверен. Вы самая милая мечтательница на свете. Конечно же, вы можете быть поэтом. Вы живете поэзией. Вы сама поэзия, дорогая моя. И не так уж важно, умеете вы писать стихи или нет.

Ничто не могло бы тронуть ее так, как эта похвала. Он всегда говорит такие милые вещи. Кажется, никто никогда и вполовину не любил и не ценил ее, как он. И он такой добрый! Все это говорят. Даже отец.

Они ехали все дальше. Потом, словно что-то вспомнив, Брэндер вдруг сказал:

— Интересно, сколько времени. Пожалуй, нам пора возвращаться. У вас часы с собою?

Дженни вздрогнула: часы — она так боялась, что он заговорит о них! Она непрестанно ждала этого с той минуты, как он вернулся.

За время его отсутствия в семье стало совсем туго с деньгами, и Дженни пришлось заложить часы. Одежда Марты пришла в такое состояние, что девочка не могла больше ходить в школу. И вот, после долгих обсуждений, решено было отказаться от часов.

Басс отнес часы к соседнему ростовщику и после долгих препирательств заложил их за десять долларов. Миссис Герхардт истратила эти деньги на детей и вздохнула с облегчением. Марта стала выглядеть куда приличнее. Понятно, Дженни была этому рада.

Но теперь, когда сенатор заговорил о своем подарке, ей показалось, что настал час возмездия. Она вся дрожала, и Брэндер заметил ее растерянность.

— Что с вами, Дженни? — сказал он ласково. — Почему вы так вздрогнули.

— Ничего, — ответила она.

— При вас нет часов?

Дженни медлила, ей казалось невозможным солгать. Наступило неловкое молчание; потом Дженни сказала:

— Нет, сэр.

В голосе ее слышались слезы.

Брэндер тотчас заподозрил истину, стал настаивать, и она во всем призналась.

— Не надо огорчаться, дорогая, — сказал он. — Вы лучшая девушка на свете. Я выкуплю ваши часы. А впредь, когда вам что-нибудь понадобится, непременно приходите ко мне. Слышите? Непременно, обещайте мне. Если меня не будет в городе, напишите. Я больше никогда не потеряю вас из виду. У вас всегда будет мой адрес. Дайте мне только знать, и я вам помогу. Слышите.

— Да, — сказала Дженни.

— Вы мне это обещаете, правда?

— Да, — ответила она.

Минуту оба молчали.

— Дженни, — сказал наконец сенатор; под влиянием этого по-весеннему чудесного вечера его чувство прорвалось наружу, — я убедился, что не могу без вас жить. Вы бы согласились больше не расставаться со мной?

Дженни смотрела в сторону, не совсем понимая, что он хочет сказать.

— Не знаю, — неопределенно ответила она.

Так вот, подумайте об этом, — мягко сказал Брэндер. — Я говорю серьезно. Хотели бы вы стать моей женой и уехать на несколько лет учиться?

— Уехать и поступить в школу?

— Да, после того как мы поженимся.

— Пожалуй, да… — ответила Дженни.

Она подумала о матери. Быть может, этим она помогла бы родным.

Брэндер повернулся к ней, стараясь рассмотреть выражение ее лица. Было довольно светло. На востоке над вершинами деревьев вставала луна, и бесчисленные звезды уже побледнели в ее лучах.

— Неужели я вам совсем безразличен, Дженни? — спросил он.

— Нет!

— Но вы больше никогда не приходите ко мне за бельем, — горько пожаловался он.

Это ее тронуло.

— Я не виновата, — ответила она. — Что же я могу поделать. Мама думает, что так будет лучше.

— Она права, — согласился Брэндер. — Не огорчайтесь. Я просто пошутил. Но вы бы с удовольствием пришли, если бы могли, правда?

— Да, — чистосердечно ответила она.

Он взял ее руку и пожал так ласково, что его слова вдвойне тронули Дженни. Она порывисто обняла его.

— Вы такой добрый, — сказала она с дочерней нежностью.

— Дженни, девочка моя, — с глубоким чувством произнес Брэндер, — я на все готов ради вас.

Отец злополучного семейства, Уильям Герхардт, родом саксонец, был человек незаурядный. Еще восемнадцатилетним юношей он возмутился несправедливостью закона о всеобщей воинской повинности и бежал в Париж. А оттуда он переправился в Америку, эту землю обетованную.

Прибыв сюда, он сначала подался из Нью-Йорка в Филадельфию, а потом и дальше на Запад; некоторое время он работал на стекольных заводах в Пенсильвании. В одной живописной деревушке этого нового света он обрел подругу жизни, о какой всегда мечтал. Это была скромная молодая американка немецкого происхождения, и с нею он переехал в Янгстаун, а затем в Колумбус, все время следуя за стекольным фабрикантом по фамилии Хеммонд, чьи дела то процветали, то приходили в упадок.

Герхардт был человек честный, и ему приятно было, что люди ценят его неспособность кривить душой.

— Уильям, — нередко говорил ему хозяин, — я хочу, чтобы ты у меня работал, потому что могу на тебя положиться.

И эта похвала была для Герхардта дороже золота.

Его честность, как и религиозные убеждения, была заложена в нем с детства, вошла в плоть и кровь. Герхардт никогда над этим не задумывался. Его отец и дед были добропорядочные немецкие ремесленники, они ни разу никого ни на грош не обсчитали, и эта упрямая честность полностью передалась ему.

Он был истый лютеранин — аккуратное посещение церкви и соблюдение всех домашних обрядов укрепило за многие годы его взгляды и верования. В доме его отца слово священника было законом, и Герхардт унаследовал убеждение, что лютеранская церковь безупречна и ее учение о загробной жизни непогрешимо и непререкаемо. Жена его, формально исповедовавшая учение меннонитов, охотно приняла вероисповедание мужа. Итак, семейство было вполне богобоязненное. Куда бы не приезжали Герхардты, они прежде всего вступали в число прихожан местной лютеранской церкви, и священник становился желанным гостем в их доме.

Мистер Вундт, пастырь лютеран города Колумбуса, был искренним и ревностным христианином, и притом слепым, нетерпимым фанатиком. Он полагал, что, танцуя, играя в карты или посещая театр, его прихожане рискуют спасением души, и без колебаний, во всю силу своих легких провозглашал, что те, кто не повинуется его предписаниям, будут ввергнуты в ад. Пить, даже умеренно, — грех. Курить… ну, он и сам курил. Целомудрие до брака и затем соблюдение его святости строго обязательны для каждого христианина. Нет спасения, говорил он, той девушке, которая не сумеет соблюсти своей чистоты, и родителям, которые допустят, чтобы дочь согрешила. Они будут ввергнуты в ад. Неуклонно следуйте стезей добродетели, дабы избегнуть вечной кары, ибо гнев праведного господа неминуемо настигнет грешника.

Герхардт, его жена и Дженни безоговорочно принимали учение своей церкви в истолковании мистера