правда, замечая, каким он становится франтом, она порою тревожилась и с недоумением спрашивала себя: в какую компанию он попал? Но, поскольку работа в отеле отнимала у него так много времени, а весь свой заработок он, очевидно, тратил на одежду, она считала, что у нее нет оснований жаловаться. Еще одно опасение мелькало у нее: не ведет ли он себя слишком эгоистично, не чересчур ли заботится о собственном благополучии. Но, зная, как долго он был лишен всяких удовольствий, она не могла слишком сурово порицать его теперь за желание развлечься.

Клайд смотрел на мать, не вполне понимая, что у нее на уме.

– Но где же я достану сто долларов, мама?! – воскликнул он. Он уже видел мысленно, как в результате таких вот неслыханных и необъяснимых требований иссякает только что обретенный им источник богатства, и на его лице отразилось огорчение и недоверие.

– Я и не думала, что ты можешь достать для меня всю эту сумму, – деликатно ответила миссис Грифитс. – У меня есть план, я надеюсь сама достать большую часть денег. Я только хочу, чтобы ты посоветовал мне, как добыть остальное. Я не хотела бы обращаться к твоему отцу, если этого можно избежать, а ты становишься уже достаточно взрослым, чтобы немного помочь мне. – Она с интересом и одобрением смотрела на Клайда. – Отец не силен в деловых вопросах, – продолжала она, – и у него без того много забот.

Она устало провела широкой ладонью по лбу; Клайд видел, что она попала в очень затруднительное положение, и ему стало жаль ее, хоть он и не знал, в чем дело. Притом, помимо нежелания расстаться с деньгами, в нем заговорило любопытство: для чего все это? Сто долларов! Вот так номер!

– Я тебе скажу, какой у меня план, – после паузы прибавила мать. – Мне необходимы сто долларов, но я не могу сейчас сказать тебе, да и никому другому, для чего, и ты меня не спрашивай. Вот здесь, в столе, старые золотые часы отца и мое золотое кольцо и булавка. Если их продать или заложить, за все должны дать двадцать пять долларов, не меньше. Потом есть еще мои серебряные ножи и вилки, и серебряное блюдо, и кувшин. (Клайд хорошо знал эти реликвии.) Одно это блюдо стоит двадцать пять долларов. Я думаю, за них тоже дадут долларов двадцать или двадцать пять. Если бы ты нашел где-нибудь по соседству с твоим отелем хороший ломбард и заложил бы все это и если бы потом ты некоторое время давал мне лишних пять долларов в неделю… (Лицо Клайда вытянулось.) Я могла бы попросить одного моего друга – мистера Мерча, ты его знаешь, он бывает у нас в миссии, – одолжить мне столько, сколько не хватит до сотни, а потом я смогу возвращать ему из тех денег, которые ты будешь мне давать. И у меня самой есть еще долларов десять.

Она посмотрела на Клайда так, словно хотела сказать: «Надеюсь, ты не оставишь меня в беде», – и Клайд смягчился, хотя все это и значило, что теперь он не сможет, как рассчитывал, тратить на себя весь свой заработок. Он согласился отнести вещи в ломбард и давать матери на пять долларов в неделю больше до тех пор, пока не будет выплачен долг. И все же он не мог подавить невольную досаду. Так недавно он стал прилично зарабатывать – и вот мать требует все больше и больше. Уже десять долларов в неделю! Вечно у них что-нибудь не ладится, думал Клайд, вечно им что-нибудь нужно, и нет никакой уверенности, что потом не будет еще новых требований.

Он взял вещи, снес их в самый солидный ломбард, какой только нашел, и взял предложенные ему за все сорок пять долларов. Стало быть, с десятью долларами матери получается пятьдесят пять, еще сорок пять она займет у мистера Мерча – и будет сотня. Это значит, что в течение девяти недель ему придется отдавать ей по десять долларов вместо пяти. Теперь, когда ему так хотелось жить совсем иначе, чем прежде, хорошо одеваться и не отказывать себе в удовольствиях, это открытие очень мало радовало его. Тем не менее он решил выполнить просьбу матери. В конце концов, он кое-чем ей обязан. Она принесла в прошлом немало жертв ради него и остальных детей, и он не решался быть слишком большим эгоистом. Это было бы непорядочно.

И еще одна мысль упорно приходила ему на ум: если мать и отец будут рассчитывать на его денежную помощь, они станут больше с ним считаться. Прежде всего ему должны позволить поздно возвращаться домой по вечерам. Притом он одевался за свой счет и столовался в отеле, – а это, как он понимал, значительно сокращало расходы родителей.

Однако вскоре перед Клайдом возникла новая задача. Вот как это произошло.

Как-то после истории со ста долларами он случайно встретил мать на Монтроз-стрит, одной из беднейших улиц в городе; Монтроз-стрит тянулась к северу от улицы Бикел, где жили Грифитсы, и представляла собой два ряда деревянных двухэтажных домишек: тут сдавались внаем квартиры без мебели. Даже Грифитсы, при всей своей бедности, сочли бы унижением поселиться на такой улице. Мать спустилась с крыльца одного из домишек, несколько менее ветхого, чем другие; в окне нижнего этажа была выставлена бросавшаяся в глаза табличка: «Меблированные комнаты». Потом, не оборачиваясь и не замечая Клайда, шедшего по другой стороне улицы, она направилась к другому такому же дому, в нескольких шагах от первого: тут тоже было вывешено объявление о сдаче меблированных комнат. Мать внимательно оглядела дом, потом поднялась на крыльцо и позвонила.

Клайду сперва показалось, что мать разыскивает кого-то, не зная точно адреса. Но, перейдя улицу как раз в ту минуту, когда хозяйка приоткрыла дверь, он услышал, как мать спросила:

– У вас есть свободная комната?

– Да, – был ответ.

– С ванной?

– Нет, но ванна есть во втором этаже.

– Какая цена?

– Четыре доллара в неделю.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста, войдите.

Миссис Грифитс как будто колебалась. А Клайд в это время стоял внизу, в нескольких шагах от нее, и смотрел вверх, ожидая, когда она обернется и узнает его. Но она вошла в дом, не обернувшись. Клайд с любопытством смотрел ей вслед. Конечно, тут нет ничего необычайного, – вероятно, мать ищет комнату для какой-нибудь девушки… но почему здесь, на этой улице? Обычно она в таких случаях обращалась в Армию спасения или в «Союз молодых христианок». Первым его побуждением было подождать ее и расспросить, что она здесь делает, но ему предстояло еще несколько собственных дел, и он ушел.

Вечером, зайдя домой переодеться, он застал мать в кухне.

– А я видел тебя сегодня утром на Монтроз-стрит, мама, – сказал он.

– Да? – чуть помедлив, отозвалась миссис Грифитс.

Клайд заметил, что она вздрогнула, словно его сообщение застигло ее врасплох. Продолжая чистить картошку, она испытующе посмотрела на сына.

– Ну и что же? – прибавила она спокойно, но при этом покраснела, чего с нею никогда не случалось в разговорах с сыном. И, конечно, ее волнение и испуг сильно заинтересовали Клайда.

– Ты заходила в один дом, – наверно, искала комнату для кого-нибудь, – сказал он, внимательно глядя на мать.

– Да, – ответила миссис Грифитс теперь уже довольно просто. – Мне нужна комната для одного человека, – он болен, и у него не очень много денег. Но подходящую комнату не так-то легко найти.

Она отвернулась, словно не желая больше говорить на эту тему, и хотя Клайд почувствовал это, он, однако, не удержался и прибавил:

– Ну, не такая это улица, чтобы снимать там комнату.

Служба в «Грин-Дэвидсон» быстро научила его совсем по-иному рассуждать о том, где и как следует жить. Мать ничего не ответила, и он ушел в свою комнату переодеваться.

Примерно через месяц, проходя поздно вечером по Миссури-авеню, Клайд снова невдалеке заметил мать, шедшую ему навстречу. При свете, падавшем из окна какой-то лавчонки, – такие маленькие лавочки тянулись вдоль всей этой улицы – Клайд увидел в руках матери довольно тяжелый старомодный саквояж, который давным-давно лежал в доме без употребления. Неожиданно она остановилась (потому что заметила его, как решил потом Клайд) и быстро вошла в подъезд трехэтажного кирпичного дома. Когда же Клайд подошел к этому дому, дверь его оказалась плотно прикрытой. Открыв ее, он увидел плохо освещенную лестницу; вероятно, мать поднялась по ней. Однако он не стал производить дальнейших расследований, он не был вполне уверен в своих догадках, – быть может, она зашла сюда просто навестить