Взревев от боли, Уилл Шеппард ударил по мячу левой ногой. Удар получился именно таким, каким он видел его мысленным взором.

Ему хотелось посмеяться над теми, кто сомневался, крикнуть обидные слова в лица, глядящие на поле сверху вниз.

Толпа сошла с ума. Буквально, в полном смысле этого слова, обезумела. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались, в проходах начались дикие пляски, и во всем этом буйстве приняли участие едва ли не все двести тысяч зрителей. Гудки, сирены, трещотки и барабаны наполнили чашу «Мараканы» безумной какофонией звуков. В небо взлетели сотни шаров, петард и ракет.

Сразу после удара силы покинули Уилла Шеппарда, и он свалился на траву, напряженно вслушиваясь в крик, которого почему-то не слышал: «ГОООЛ! АМЕРИКА! ГОО-ОООЛ! УИЛЛ ШЕППАРД!»

Он видел бегущих с поля футболистов, спешащих укрыться в раздевалке от ринувшейся вниз толпы обезумевших болельщиков. Не понимая, что происходит, попытался подняться, но не смог. Страх растекся по его телу холодным, липким потом.

Но ведь игра закончилась вничью. Впереди дополнительное время. Кроме игроков, на поле не должно быть никого. Почему этих придурков не останавливают? Где судья?

Вольф Обермайер подошел к нему и, взяв за руку, постарался помочь.

— Не повезло, — сказал тренер.

— Разве игра не закончилась вничью? — спросил Уилл и тут же понял все по выражению лица немца.

В то же мгновение демоны снова налетели на него, еще более шумные и страшные, чем лица тысяч зрителей. Отец с матерью на руках. Она уже умерла, и кровь стекала из открытого рта. Отец протянул ее Уиллу как трофей, как приз.

Кошмар вернулся.

И тогда Уилл Шеппард закричал. Он наконец-то все понял.

Бразилия выиграла Кубок мира.

Стрела пролетела мимо цели.

Он промахнулся.

'Это все из-за тебя.

Это ты виноват во всем'.

В ту ночь Рио был охвачен самым большим, самым горячим карнавалом в своей истории, и не было на земле другого места, где кипели такие же страсти и бушевало такое же веселье. Танцующие конгу толпы заполнили все улицы, растеклись по ним шумными огненными змейками. Уилл как бешеный несся через город во взятом напрокат «корвете».

Дерьмо. Неудачник. Оборотень из Рио.

— Тебя ведь зовут Ангелита, да? — спросил он женщину, сидевшую рядом с ним.

Она была высокая, темноволосая, очень стройная и поразительно красивая. Несколько минут назад она сказала, что хочет полюбоваться на Белокурую Стрелу, почувствовать ее в себе.

— Да, меня зовут Ангелита. Ты спрашиваешь об этом постоянно, как будто имя от этого изменится. А я хочу сказать, что если мы будем так мчаться, то попадем совсем не туда, куда едем.

— Очень смешно и очень верно. — Уилл включил четвертую передачу, и машина полетела по широкой авеню, протянувшейся вдоль Копакабаны. — Такие женщины, как ты, могут быть очень опасны, верно?

Ангелита откинула назад черные волосы и рассмеялась.

— Боишься, что я украду у тебя сердце, да?

— Нет, совсем нет. Как раз наоборот. Я боюсь, что ты не украдешь мое сердце. Боюсь, что никто этого не сделает. Ты меня понимаешь?

— Ни единого слова, дорогой.

— Вот и замечательно.

Он привел ее в свой номер. Комнату освещали огни ликующего города, поэтому Уилл не стал включать лампу. Внизу, на улице, вовсю гремели барабаны.

— Возьми меня прямо здесь, Уилл Шеппард! — воскликнула Ангелита, обнимая его у порога. — Возьми меня, нумеро нуэве, я не могу больше ждать.

Когда это было? По меньшей мере несколько часов назад. Он взял ее, как она того и хотела. Сначала она стонала, потом пыталась кричать. Потом — выдернуть «стрелу», пронзившую ее сердце.

— Что ты наделал? О Господи, что ты сделал со мной?

— Я хотел взять твое сердце, — шепотом ответил он. — Так ведь?

Ее имя снова и снова вылетало из головы. Кто, черт возьми, она такая? Ах да, Ангелита.

Сейчас Ангелита лежала в ванне. Он посмотрел на нее и понял, что на этот раз зашел слишком далеко.

Так далеко, что переступил через край.

Видели бы его фанаты. Вот он, настоящий Уилл Шеппард. Жалкий подонок. За красивой оболочкой бьется сердце тьмы. Конрад, верно? Эту книгу Уилл прочитал еще в школе и прекрасно ее понял, от начала до конца.

Никто так и не узнал его тайну, за исключением, может быть, Ангелиты. Вот она теперь знает, правда?

Ее карие, неподвижные и уже остекленевшие глаза смотрели на него как будто косо. Он ведь был ее богом, так? Ее спасителем. Он подобрал ее на грязных улицах Рио. Ей так хотелось потрахаться со звездой. Что ж, вот он ее и трахнул.

В руке Уилл держал стакан с какой-то красной жидкостью. Он пил за нее. Пил ее кровь.

— Мне очень жаль, — прошептал Уилл. — Впрочем, какого черта, ни хрена мне не жаль.

Поднося стакан к губам, он понимал, что это конец. Он совершил убийство. Теперь его ждет суд. Приговор.

Капельки пота выступили у него на лбу.

Белокурая Стрела... серебряный стилет... вампир... какая теперь разница, как его назовут.

Я знала все о том, как «расстаются с надеждами», но, как оказалось, совершенно не представляла, как люди влюбляются. То, что происходило между мной и Патриком, было прекрасно. С каждым днем наши чувства становились все глубже и глубже. Это так отличалось от обычного увлечения, хотя его мы тоже пережили.

Я училась любить, и Патрик помогал мне в этом.

Почти каждый день он говорил мне о том, что я особенная, самая лучшая, бесценная. И впервые в жизни я начала в это верить.

Он старался лучше узнать музыку, которую я писала, и в конце концов стал понимать и ценить ее лучше, чем многие из тех, кто пишет для «Роллинг стоун» и «Спин».

Он сдружился с Дженни, и они могли говорить обо всем на свете.

Он часто удивлял и восхищал меня своими рассказами, своим умом и своей проницательностью.

Вообще в течение того первого полугодия, что мы были вместе, единственной проблемой оставался сын Патрика. Питер оказался настоящей скотиной и полной противоположностью отцу. Он даже попытался завладеть отцовской компанией, однако не достиг цели. Патрик очень переживал свою неудачу с сыном и говорил, что потерял его.

Все было замечательно, пока...

Мы сидели в моей гостиной. Я не знала, как справлюсь с тем, что мне предстояло. Потом вздохнула, собралась с силами и сказала:

— У нас будет ребенок, Патрик.

Я не могла больше скрывать. Мы использовали все меры предосторожности, и все же я умудрилась забеременеть.

Хотя меня и считали певицей и артисткой, хотя и причисляли к миру искусства, в душе я придерживалась традиционных взглядов, и нежданная беременность потрясла меня до глубины души. Я