– Именно в нем, мисс Уэнтворт. Быстро делающий карьеру блестящий молодой офицер, черт побери!
– Но почему же тогда… вы не… не остались там?
– И не стал сражаться против своей родины? – Опьянение делало насмешку капитана неубедительной и даже забавной. – Надеюсь, вы шутите. Да вы не представляете, сколько поколений Блэкстоунов перевернется в своих могилах, посмей я предать нашу фамилию!
– Но если вы действительно не верите в дело, которое?..
– Стоп, Рыженькая, стоп. – Дивон, казалось, мгновенно пришел в себя. – Разве я говорил тебе что- нибудь подобное?! Нет, черт побери, я всегда готов защищать право государства, когда оно предпочитает само следить за своим благосостоянием! И я терпеть не могу тарифы, которые душат нашу экономику, этих толстопузых политиканов, твердящих нам, что…
– Но рабство? Неужели вы поддерживаете этот гнусный институт? – Фелисити уселась на своего конька.
– Нет, – голос капитана осел. – Я всегда говорил, что рабство – вещь отвратительная.
– И сражаетесь именно за него. За то, чтобы живые люди продолжали носить оковы!
– Оковы? – Дивон расхохотался. – Верно, вы просто начитались «Хижины дяди Тома»! Где это, тысяча чертей, видели вы эти оковы?
– Я не видела, но имею в виду… – Когда-то Иебедия дал ей экземпляр этого романа, но она так и не удосужилась прочесть его. Однако книга Бичер-Стоу была у нее на слуху, ибо сам Уэбстер частенько использовал отрывки из нее в своих пламенных проповедях.
– Ах да, я и забыл, что у вас есть особые причины восставать против рабства – у вас с вашей умирающей нянькой.
– Я никогда не восставала. – Но девушка знала, что говорит неправду: она восставала и пустословила на эту тему с немалой помпой на протяжении нескольких последних месяцев. Устыдившись самое себя, Фелисити снова села к столу и принялась за недоеденную рыбу. На какое-то время в комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь вечерними песнями лягушек и цикад, доносившимися через раскрытое окно.
– Да, кстати, как вам известно, я и не сражаюсь. Фелисити повернулась в его сторону чуть ли не вместе со стулом.
– Мне, может быть, попросить у вас прощения?
– Вы только что обвинили меня в том, что я сражаюсь за оковы. Но я всего лишь скромный прерыватель вражеских блокад, короче блокадолом, как говорят наши бравые ребята. Я, черт побери, ни разу не выстрелил в тех, кто эти блокады устраивает! Это делается совсем другим способом – я просто тихо проплываю куда нужно под покровом нашей темной южной ночи – вот и все! – Дивон отошел к окну и одной рукой приподнял тяжелую гардину. – А эта ночь будет отличной – луна в тучах, и плотный туман с реки. Идеальное время, чтобы проскочить через дьявольские сети. – Капитан испытующе посмотрел на девушку через плечо. – Знаете, порой мы проходим так близко от неприятеля, что я слышу, как они беспечно посвистывают на палубе. – Он хмыкнул. – И, ей-богу, при желании мы могли бы посвистеть дуэтом.
– Звучит весьма интригующе.
Капитан невесело засмеялся.
– Не принимайте близко к сердцу. – Он отпустил, наконец порванную гардину и уселся напротив Фелисити. – помните, я же был подающим надежды офицером флота и знал свое дело превосходно. Дьявольщина, все Блэкстоуны знали свое дело превосходно, что пираты, что каперы… Я, кажется, о последних я еще не успел вам рассказать?
– Нет, вы говорили мне только о пирате.
– Но это же самое замечательное из всего, что я мог бы вам рассказать, и раз уж вы застали меня перед портретом предка, я расскажу о нем, да и о них. – Капитан вздохнул. – Это все бабкин грех. Она считает, что история нашей семьи куда интересней волшебных сказок, и потому, когда я был маленьким и долго не мог заснуть… – В этом месте Дивон неожиданно прикусил губу и жестко закончил: – Впрочем, обо мне довольно. Давайте лучше поговорим о вас и… этих детях.
Фелисити нервно откусила кусочек кукурузного хлеба.
– Что же тут можно обсуждать?
– Ну, хотя бы то, что вас подвигло на такой риск, как путешествие в места столь отдаленные? Начните- ка с этого.
– Это я вам уже говорила: я приехала забрать детей кормилицы.
Глаза капитана неуловимо уходили от ее взора.
– Да, именно так вы и говорили, но я не верю вам ни на грош.
Фелисити нахмурилась.
– И даже теперь, когда их увидели…
– Теперь я могу всего лишь несколько засомневаться в моем первоначальном о вас мнении.
– В каком мнении?!
– В том, что вы просто шпионка.
– Шпионка! – Девушка от души расхохоталась. – Конечно, вы никогда не думали так всерьез!
– Почему же нет? Вы достаточно красивы, чтобы заставить мужчину расстаться с его секретами, – его рука протянулась через столик, чтобы поиграть с ее вьющимися по щеке кудрями. – А ваши волосы… Я был очарован ими с первого же взгляда, там, около гавани…
Наступившие сумерки наполнили комнату глубокими тенями и спеленали ее, будто кокон. Однако никто и не подумал зажечь лампу на столе или подсвечники на камине.
В такой обстановке самым разумным было бы уклониться от прикосновения пьяного капитана, но Фелисити почему-то сидела не двигаясь и, не отрываясь, смотрела на его бледное лицо, позабыв про еду. Губы ее внезапно пересохли.
Ладонь Дивона медленно скользила по ее лицу, и все тело девушки уже пронизывала какая-то острая непонятная тоска, похожая на сладость и на боль одновременно. Обхватив ладонью лицо Фелисити, капитан, перегнувшись через стол и опираясь свободной рукой на это шаткое сооружение, властно поднял его. Дыхание их смешалось в безумном запахе коньяка и желания.
И все еще не веря в то, что этот сладкий кошмар вновь пленил ее, Фелисити покорно закрыла глаза. Все существо ее рвалось лишь к этому высокому насмешливому мужчине.
Язык его увлажнил жаркую пустыню ее пересохших губ, и она, издав нежный стон, открыла их шире. Дивон, несмотря на ее мучившее ее желание, не погружался в медовые глубины, а лишь покусывал, лизал, щекотал и всячески забавлялся набухшими губами, в которых толчками стучалась кровь.
Для того чтобы удержать себя от губительного порыва вцепиться в его рубашку и притянуть к себе, Фелисити отчаянно ухватилась за край стола и едва терпела эту любовную игру – Дивон входил в знойную пещеру ее рта лишь для того, чтобы мгновенно покинуть ее.
Пальцы его тем временем быстро пробегали по ее затылку, то, сжимаясь и причиняя боль, то осторожно поглаживая. Девушка решилась открыть глаза – и утонула в зеленом тумане. Не сдерживаясь больше, она прижала Дивона к себе, заставляя его дарить ей поцелуй за поцелуем – все глубже и глубже, все острее и все безудержней. Волна страсти стремительно поднималась.
Фелисити едва могла дышать, и комната, еще несколько минут назад казавшаяся прохладной из-за проникавшего в окно ветерка, сделалась теперь непереносимо жаркой. Дивон оставил ее рот и поднялся к уху, проделав на щеке девушки обжигающую влажную дорожку.
– Так почему же я должен тебе верить? – Это был всего лишь слабый шепот, почти вздох, но Фелисити услышала его – или, вернее, ощутила как лед, как пощечину на своем лице.
Фелисити отпрянула, стараясь не выдать переполнившую ее обиду. Дивон тяжело клонился к ней, опираясь обеими руками на хрупкий столик, уставленный недоеденным ужином. Глаза его, полуприкрытые набрякшими веками, смотрели испытующе и тоскливо.
Девушка замерла; одна ее часть стремилась к этому циничному моряку, сводившему ее с ума одним лишь прикосновением губ, но другая… Но другая ее половина – половина той прежней Фелисити, которая проводила время на балах и вечеринках, той гордой наследницы миллионов, – бунтовала против нанесенного оскорбления.
