ними ф концлагерях: Ерсте. Политические деятели и руководители (комиссары) подлежат ликфидации. Цвайте. Если они будут захвачены ф плен армией, то любой официир, имеющий прафо дисциплинарного наказания, долшен прийнять решение о ликвидацион данного лица. Дритте. Политический комиссар не признается фоеннопленным и подлежит ликвидацион…»

Околов стоял рядом с женой и слушал лейтенанта. Тот, перебирая кипу бумаг, опять начал зачитывать вслух:

— Фот копия указа рейхминистер по делам оккупированных фосточных областей Розенберга: «Двадцать третьего афгуста тысяча девятьсот сорок перфого года. Предписывается карать смертной казнию кашдого софетского чеайвека, не согласного с нофым порядком… Богатстфо софетской страны и личное достояний грашдан объяфляется германский собстфенность…» Где партизанка Соколофа взяла этот документ, господин Околоф? Ф фашем сейфе?

— Нет, нет, — заторопился Георгий Сергеевич, — это не из моего сейфа! У меня таких документов никогда не было…

— Я-а, данке шён, спасибо, — вежливо кивнул головой немец, — фот отчет группенфюрера СС фон Бах-Зелефского о дейстфиях оператифных эйнзацгрупп А, Б, С, Д.

«Эйнзацгруппы делятся на зондеркоманды и состоят из профессиональный убийц…» Ай-ай-ай, — лейтенант опять посмотрел на Околова. — Где партизанка выкрала такой отчет? Фи не знаете, господин Околоф? Тут еще копия сфешего донесений группенфюрер СС Наумана об уничтожении ф город Смоленске с апреля по пятнадцатое ноября тысяча девятьсот сорок фторого год одной тысячи восьмисот восемнадцать коммунистоф, а фот сфодка о катастроф немецких войск под Сталинград… Вот еще приказ Сталина от пятого сентября сорок второго года «О задачах партизанского дфижения». Как фсе оказалось ф фашем доме, господин Околоф?

— Не в доме, а в сарае, — хмуро поправил Околов.

— Гут, гут. Мне этих материалоф достаточно.

Разгильдяева стояла на пороге широко распахнутой двери сарая и, принуждая себя улыбаться немцу, думала: «Слава богу, кажется, пронесло! — И тут же вспомнила о сыне: — Ой, где же Толик?» Но произнесла другое:

— Мы всегда во всем готовы помочь Третьему рейху. — В отличие от Околова она плохо говорила по-немецки. — Мы не прятали этих документов…

Выбежав из дома, Толя шмыгнул незаметно во двор, подскочил к забору соседнего двора, отодвинул доску, протиснулся сквозь узкое отверстие и, убедившись, что кругом никого нет, направился к калитке; выйдя на улицу, пустился со всех ног в сторону центра, откуда, по его мнению, должна была идти Елизавета Николаевна.

Промчавшись квартала три, Толя, запыхавшись, остановился и беспомощно огляделся: учительницы нигде не было видно.

«Подожду в сквере, подойдет, куда ей деться?» Он спрятался за дерево и стал наблюдать. Темнело, вечер переходил в ночь. Шел мокрый снег. Мучительно долго текли минуты. Чтоб не так мерзли ноги, он топтался на месте. Когда стало совсем невтерпеж, вдали показалась женщина в знакомом пальто и берете.

— Елизавета Николаевна! — кинулся он к ней. — Нельзя вам домой, к нам немцы за вами пришли!

— Тише, Толя, не кричи так, — вздрогнув и оглянувшись по сторонам, спокойно предупредила она. — Давай отойдем в сторонку, расскажи толком, что там случилось?

Все еще волнуясь, он сбивчиво передал, как приехали гестаповцы, как они колотили сапогами в дверь и как офицер произнес: «Их хабе ейн бефел ире гувернанте Соколофу ин гестапо беглейтен!».

— Ну а я сказал Гальке, что иду к Завадским, и бегом к вам навстречу. Мамы не было дома. А фриц крикнул что-то мне вслед… — Глаза мальчика сердито сверкнули.

— Ты будешь настоящим человеком! — подавляя волнение, Елизавета Николаевна потрепала его по щеке. — Ты смел, а смелость — это величайшее достоинство. — Она торопливо обняла Толю, а он прижался к ней, растроганный, и прошептал:

— Я клянусь… Я ненавижу фашистов!

— Тихо. Сейчас беги домой. По дороге зайди к Завадским и побудь там с полчасика. Скажешь родителям неправду, но это благородный обман. Будь осторожен с Георгием Сергеевичем, не груби ему и не смотри на него волчонком. Если он заподозрит тебя, то все выведает. Ни перед чем не остановится… Пойдем!

— Нет, вам в ту сторону нельзя, там они вас будут ждать! Скажите, я все сделаю, честное пионерское!

— Хорошо! — Она порылась в своей сумочке, достала блокнот и карандаш, быстро написала несколько слов, верней, букв: «Пр-ал в 17. Св-зь 2. К.К. Кости. Лиза. 11.XI.42».

— Положи эту записку, мой мальчик, в тайник. В пятом номере на Годуновской, рядом с Завадскими, глухая кирпичная стена…

— Где сгоревший дом?

— Точно! Вдоль стены дойдешь до конца. Четвертый кирпич сверху шатается, ты его вынешь и положишь эту записку. Если в тайнике окажется какая-нибудь бумажка, уничтожь ее не читая; порви на мелкие кусочки уже на улице. А сейчас прощай, спасибо тебе, мой дорогой мальчик! — И, поцеловав его крепко, зашагала в противоположную от Годуновской улицы сторону.

Елизавета Николаевна торопилась, чтобы успеть до комендантского часа на конспиративную квартиру, почти в другом конце города, где жил малознакомый и несимпатичный ей человек по кличке Костя. Внутри у нее все дрожало. Она шла быстро, обходя лужи, поглядывая по сторонам, озираясь на каждом углу, как привыкла это делать в последнее время.

«В чем причина провала? И почему немцы не арестовали меня в кинотеатре или когда я шла с 'племянником'? Или хотели его выследить? Нет, хвоста не было. Это точно. И нас страховали! Кто же предал? Может быть, Разгильдяева обнаружила тайник в сарае? Она меня там как-то чуть не застала врасплох. Что же, пусть знают, что нам известны все их преступления. В тайнике ничего такого нет, за что бы они могли зацепиться. Провалилась только я!»

Когда она вышла на улицу Крупской, появилось томительное чувство опасности и, по мере того как она приближалась к цели, усиливалось. А у самого дома, где находилась конспиративная квартира, у Елизаветы Николаевны почти отнялись ноги. «Что это со мной? — думала она, подавляя в себе желание повернуть обратно. — Только что наставляла мальчика, а сама трушу! Толя и Галя — какие они разные! Неужели прав Мендель, утверждая, что наследственные факторы переходят к нам от предков в свободной независимой комбинации, образуя случайную мозаику свойств? Неужели смелым, умным, талантливым можно только родиться? Неужели нельзя воспитать в себе эти качества?»

Она миновала дом № 4, явочную квартиру подпольщиков: «Туда мне нельзя!», поглядела на темнеющее слева здание художественной галереи и свернула в глухой темный переулок. Вот и калитка. «Нужно войти во двор, повернуть направо, подняться по лестнице на второй этаж и постучать два раза по два в двустворчатую дверь», — вспоминала она…

Лестница грязная, полутемная, небольшой мрачный коридор, освещаемый тусклой, засиженной мухами пятнадцатисвечовой лампочкой, с затоптанным, давно не мытым полом, заляпанными серовато- бурыми стенами. Она подошла к облупившейся двери и прижалась к ней ухом. За дверью тихо, слишком тихо. Елизавете Николаевне почудилось даже, что кто-то стоит с той стороны двери и слушает. Ее все больше охватывал страх, казалось, беспричинный, внезапно пробудившийся, непонятный. Еще мгновение, и она повернулась бы, опрометью кинулась из дома… Но, пересилив себя, постучала два раза и потом еще два…

Дверь тут же отворила свою черную пасть, из темной прихожей послышался хриплый блеющий