Ознакомишься с таким регламентом, и невольно восхитишься самоотверженностью людей, отдающих столько времени и энергии укреплению российско-корейской дружбы.
Между тем деятельность активистов ОРКИ была еще более бурной, чем могло показаться непосвященному.
Гораздо более бурной.
Ровно в семь часов в зале заседаний расселись – кто уверенно, а кто робко – двадцать человек, цвет общества. Они заняли места в соответствии с порядковыми номерами. Цифры заменяли здесь имена, да и те, секретности ради, каждый месяц смещались на единицу по кругу. Никто не закурил – употребление никотина и алкоголя среди активистов не приветствовалось. Мужчины просто сидели за столом и подобострастно смотрели на дверь, в которую должен был войти Председатель. Он был двадцать первым по счету.
Председатель последним занял свое место во главе стола, по-корейски произнес:
– Здравствуйте, товарищи.
– Ан ньонг. Ха-шим-ни-ка.
Товарищи откликнулись немного вразнобой, но дружно. В переводе на русский некоторые ответные реплики звучали как вопросы: «Куда вы идете?» и «Ели ли вы?» Это были общепринятые формулы приветствия, которые не следовало воспринимать как проявление излишнего любопытства. Собравшиеся отлично знали, что в данный момент Председатель никуда не идет и вполне сыт. Вопросы не подразумевали ответов. Их задавали исключительно из вежливости – трудно было придумать более подходящую форму приветствия для жителей страны, где на протяжении многих веков мало кто мог насладиться уединением и полным желудком.
– Чо-сум-ни да, – кивнул Председатель. – Все в порядке.
Ему всегда было приятно сознавать, что родная корейская речь все чаще звучит в чужом городе Владивостоке. Он полагал, что соотечественники обязаны в совершенстве владеть языком предков, даже те, кто носит русские имена и женат на русских женщинах. Например, Председателя звали Константином, что не мешало ему оставаться корейцем до мозга костей. Ведь он был не просто Константином, а
– Сегодня мы должны обсудить много важных вопросов, товарищи, – значительно произнес Председатель, обводя взглядом подчиненных. – Очень важных, очень.
Ему нравилось находиться в центре внимания, нравилось ощущать безраздельную власть над людьми, нравилось обращение «товарищи». Никто не смел ни отводить взгляд, ни смотреть на Председателя чересчур долго. Постоянное балансирование на грани между позволительным и недопустимым держало подчиненных в нервном напряжении, а постоянное напряжение порождало страх, тем самым подавляя волю, как хорошо знали величайшие исторические личности: Чингисхан, Конфуций, Мао Цзэдун, Пол Пот, Ким Ир Сен. Простые смертные преклонялись перед ними не потому, что те были богами, а потому что умели таковыми представляться.
Председатель знал, каким образом держаться, чтобы внушать уважение окружающим. Его хилое телосложение с лихвой окупалось массивной головой, сидящей на плечах столь прочно, что обычно обладателю приходилось поворачиваться к собеседнику всем корпусом, почти не двигая шеей. Из-за этой особенности и малоподвижного бронзового лица он смахивал на свой собственный бюст, возвышающийся над поверхностью стола. Происходи дело не во Владивостоке, а в Пхеньяне, Председатель не расставался бы с френчем полувоенного образца, но и в штатском костюме он смотрелся так внушительно, что впору стоять на трибуне рядом с самим Ким Чен Иром. «Кто знает? – размышляли участники заседания. – Может, однажды так и случится».
Смерив присутствующих испытывающим взглядом, Председатель провозгласил:
– Вопрос первый касается не столько всех сидящих передо мной товарищей, сколько одного из вас. Правда, называть его товарищем язык не поворачивается. Он знает, почему.
Девятнадцать мужчин смотрели на Председателя, не мигая. Опустил взгляд только один, носящий порядковый номер двенадцать. Опустил и сразу вскинул, но этого было достаточно. Донесение о проступке активиста ОРКИ было дважды перепроверено, однако своим глазам и чутью Председатель доверял больше. Не торопясь, он сунул руку под стол, нажал вмонтированную в крышку кнопку и произнес:
– Ладно, о плохом позже. Сначала – приятный сюрприз.
Мелко семеня, в зал впорхнули три юные кореянки с расписными подносами в руках. Все они носили длинные узкие юбки, сковывающие шаг, но, с точки зрения европейца, их одеяние нельзя было назвать целомудренным. Кофты девушек с глубоким вырезом абсолютно не прикрывали грудь, как это было принято у них на родине вплоть до начала XX века. Обнаженная женская грудь была в порядке вещей, тогда как юбки до колен поначалу представлялись корейцам воплощением разврата. Правда, за последнее время многое изменилось. Собравшиеся за столом мужчины заерзали, выдавая охватившее их возбуждение. Именно такого эффекта добивался Председатель. Не усыпив бдительность врага, не проведешь внезапную атаку.
– Вот видите, – молвил Председатель, любуясь девушками, – противостоять тлетворному влиянию Запада легко и приятно. Достаточно следовать вековым традициям нашего великого народа.
Мужчины одобрительно загудели, принимая из рук девушек керамические чашки на блюдцах, салфетки и небольшие матерчатые мешочки, украшенные бисером. На каждом мешочке были вышиты цифры, соответствующие порядковым номерам участников заседания. Завязанные на манер кисетов, они таили в себе какой-то сыпучий, мелкий на ощупь порошок. Заглянуть внутрь никто без разрешения не решился. Прикоснуться к чашкам – тоже. Все ждали особого приглашения, а оно последовало не раньше, чем девушки в национальных одеждах покинули помещение.
– Смелее, товарищи, – улыбнулся Председатель. – Боящийся обжечь губы никогда не распробует восхитительного вкуса чха.
Имелся в виду чай, хотя корейцы давно уже отказались от потребления этого напитка в чистом виде. Чайные церемонии были слишком тесно связаны с буддистскими традициями враждебных государств: Китая и Японии. Еще Ким Ир Сен призвал соотечественников отказаться от «чуждого национальному самосознанию» чая, перейдя на нейтральный кофе или на отвары из ячменя, женьшеня, арахиса, корицы. Напиток, поданный участникам заседания, именовался «сэнъганчха», что означало «чай из имбиря». Пригубив его, все, как по команде, закатили глаза и защелкали языками, выражая тем самым свое восхищение. Это был подходящий момент для нанесения неожиданного удара.
– Не могу не отметить, – произнес Председатель, предостерегающе поднимая палец, – что по- настоящему наслаждаться вкусом чха способен лишь тот, у кого чиста совесть. Догадываетесь, почему? Испытывающий вину человек убивает себя до казни. – Председатель скользнул взглядом по обращенным к нему лицам. – Это мучительная смерть, товарищи. Вместо того, чтобы медленно отравлять себя ядовитой желчью страха, пусть тот, кто чувствует за собой вину, встанет и честно признается в своем проступке. Может быть, мы простим его. Может быть, покараем. Но виновный снимет с души камень, облегчив тем самым свою участь. Верно я говорю, товарищи?
– Да, да, – утвердительно закивали присутствующие, поглядывая друг на друга исподлобья. – Да, да.
В корейском произношении «да, да» звучало как многократное «нет». Председатель, долгие годы проживший в России, поймал себя на мысли, что в его мозгу происходит невольное искажение смысла родного слова. Это отозвалось болезненным уколом в сердце. Отодвинутая посуда звякнула, заставив активистов ОРКИ вздрогнуть. Председатель, как правило, не позволял себе столь порывистых жестов. Черты его непроницаемого лица казались более тяжелыми, чем обычно.
– Все мы понимаем, – молвил он, – какая огромная ответственность возложена на плечи нашего маленького коллектива. Родина ждет от нас доклада об успешном завершении операции. В такие моменты каждая мелочь имеет значение, каждый пустяк. Вернее, – поправился Председатель, – в такие моменты нет мелочей. – Он остановил взгляд на сидящем в дальнем углу стола. – Встаньте, товарищ Седьмой, прошу вас.
Пак Киль Хун, председатель Приморской Ассоциации Строителей КНДР, немедленно подчинился. Он стоял неподвижно, держа руки по швам, и смотрел прямо в глаза Председателю.
