– Давай здесь заниматься, на диванчике, – предложила Лариска, невинно тараща глаза. – Всякий раз, когда я буду ошибаться, можешь шлепать меня по попке. Я не боюсь боли, ты же знаешь.

Его пальцы стиснули предмет, спрятанный в кармане. Не боишься боли? Ой ли?

– Делу время, потехе час, – сказал Олег, шутливо грозя пальцем свободной руки. – Хватит лентяйничать. Как говорят американцы: «An idle brain is the devil’s workshop».

– Чего-чего? – неохотно переспросила Лариска, принявшая вертикальное положение. – Эн-э айдэл-э брайэн-э?..

Его улыбка получилась не слишком искренней, но зато очень широкой. Как у голливудского актера Леонардо Ди Каприо, на которого он мечтал походить с тех пор, когда детство с его сказками о маленьких принцах осталось в далеком прошлом.

Подталкивая Лариску к двери в кабинет, он повторил:

– An idle brain is the devil’s workshop. В вольном переводе это означает, что лень человека портит. Дословно: «Праздный ум – мастерская дьявола».

– Дьявола? – переспросила она, озираясь через плечо.

– Не обращай внимания на буквальный смысл. Это просто идиома такая.

– Дурацкая идиома.

– Нормальная.

Тем не менее Олег поежился. Не стоило поминать черта в такой ответственный момент, вот уж не стоило. Хотя, может быть, как раз самое время заручиться его поддержкой?

Поминутно поглядывая на часы, Олег начал урок, думая не столько о самих занятиях, сколько об их эффектном завершении. Он действовал, как робот, подчиняющийся заданной программе. А когда Лариска многозначительно предложила повторить пройденное на диване, отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Его рука нащупала в кармане костяную рукоятку золлингерновской бритвы. Округлая, изящно изогнутая, она удобно устроилась в его стиснутой ладони.

– Карманный бильярд? – захихикала Лариска, наблюдая за суетливыми движениями его руки под тканью брюк.

– Что? – Олег непонимающе приподнял брови.

– Шары гоняешь?

– Шары, какие шары?

– Мохнатые.

– Послушай, Лора, мне не до шуток, честное слово, – признался Олег. – Спешу. Будь так добра, позвони на пост, чтобы меня без лишней волокиты из подъезда выпустили, а то я в больницу опаздываю. Ну, к тому самому товарищу, которому аппендикс вырезали.

– Ты говорил, у него язва, – напомнила Лариска, прищурившись.

– Язва – это само собой. – Олег возбужденно хохотнул. – Парень на стену готов лезть от боли, а тут еще аппендицит привязался. Ему не позавидуешь.

– А понос этого твоего товарища не одолевает?

– Понос… Понос?.. При чем тут понос? – Он снова взглянул на часы. – Да, ты, пожалуйста, не забудь напомнить охранникам, что я с сумкой, не то примут за какого-нибудь воришку – и в кутузку.

– А что, очень даже может быть. – Лариска заулыбалась, скаля свои попорченные сладостями зубы.

Олег тоже осклабился и повторил, не снимая улыбчивую маску с лица:

– Звони, котик. Мне действительно некогда.

Пока она говорила по телефону, он стоял рядом, держась за ее левым плечом, а как только трубка легла на место, коротко взмахнул выхваченной бритвой: раз, другой, третий… Несколько секунд Лариска стояла неподвижно, лишь кровь струилась между ее пальцев, которыми она обхватила шею. Потом она посмотрела ему в глаза и издала жуткий хрипящий звук, который иногда можно услышать в испорченных водопроводных трубах:

– Грл-л-л?

Олег попятился, бормоча:

– Ну-ну… Все в порядке, что ты… Не надо кричать…

– Бла-бла-аа…

Захлебывающаяся кровью Лариска никак не хотела падать, продолжала топтаться на месте, сипя и булькая, как будто непременно желала сказать нечто важное напоследок, а о чем им теперь было говорить? Зачем?

– Прекращай это, – взмолился он, пытаясь избавиться от бритвы.

Ручка липла к ладони, бритва никак не желала закрываться, пришлось изрядно повозиться, прежде чем она исчезла в заранее приготовленном пакетике, а когда это, наконец, произошло, Лариска мягко осела на пол.

Взглянув на нее, Олег сразу понял, что лучше бы он этого не делал. Зияющая на ее горле рана походила на второй рот, разинутый в немом крике. Ярко-красная кровь не просто текла оттуда, а выплескивалась судорожными толчками, разливаясь вокруг сидящей на полу девушки маслянисто поблескивающей лужей. Зато ее широко раскрытые глаза совершенно утратили прежний блеск. И веснушки с кожи почему-то исчезли, даже на тех участках тела, которые не были перепачканы красным.

Для девушки все закончилось. Для остальных участников истории все еще только начиналось.

– Ты опять ругался во сне, – печально сказала Катя. – Опять за кем-то гонялся?

– Сильно ругался? – хрипло спросил Хват.

– Ужас как. Уши в трубочки свернулись от твоего мата.

– Значит, удирал, а не догонял, – заключил Хват, садясь на разворошенной постели.

Подушка валялась на полу, влажные от пота простыни были не просто скомканы, а свиты в жгуты, как будто их выкручивать пытались. Или мастерили из них веревки для побега. Куда? Откуда? Михаил Хват находился дома, а не в тюрьме. Почему же так тошно ему было в последнее время, почему так муторно?

Он огляделся. Ничего не изменилось здесь ни за эту ночь, ни за тысячи точно таких же. Висела фотография улыбающихся родителей на стене. Пылилась всякая рухлядь, сваленная на шкаф. Это была домашняя, давно обжитая клетка, но все равно клетка. Ее теснота и убожество особенно хорошо ощущались после снов о прежней вольной жизни.

– Ты знаешь, как пахнут джунгли после дождя? – спросил Хват.

– Откуда мне знать? – удивилась Катя.

– Я тоже не знаю, – соврал он. – А жаль. Наверняка запах в джунглях совсем не такой, как здесь. Особенный. – Он вдохнул ноздрями московский воздух, прогорклый от бензиновой гари. В распахнутое настежь окно тянуло не прохладой, а жаром уже порядком раскалившихся улиц. Поздно же он проснулся. Что, впрочем, совсем неудивительно, учитывая вчерашний дым коромыслом.

– У тебя здесь не хуже, чем в джунглях, – заметила Катя, мрачно разглядывая устроенный в комнате раскардаш.

– Уберу, сестренка, – великодушно пообещал он. – Вечерком.

– Не вечерком, а утром. Причем сегодняшним, а не завтрашним. Не после дождичка в четверг, который является твоим любимым днем недели.

– Мой любимый день недели – воскресенье. Законный выходной, к твоему сведению. Имею я право отдохнуть?

– Нет, Мишенька, хорошего понемножку, – ответила Катя голосом учительницы, который подходил ей лучше любых других голосов. – Хватит здоровье гробить. – Она стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, ждала, что брат скажет на ее слова. Что он посмеет возразить.

Хват прекрасно понял, о чем ведется речь, однако изобразил на небритом лице полнейшее непонимание:

– Вы о чем, сеньорита?

– О том, что твой загул закончен. Двухдневная пьянка каждый квартал – это еще терпимо, хотя лично