Звук получился сухой и звонкий, как от столкновения двух бильярдных шаров у кромки стола. Кость в кость.
– О? – выдохнул сержант без особого эмоционального подъема в голосе.
После чего его понесло на каблуках прочь, с закатившимися под брови глазами и отвисшей нижней челюстью.
Если парень намеревался запечатлеть самые значительные моменты своей воинской службы на фотографиях, то этот кадр был бы явно лишним, он испортил бы все впечатление от просмотра дембельского альбома. Отважные сержанты-разведчики не должны падать на задницу, как неуклюжие бабы в гололед. Они также не должны ронять ножи, которыми обещали выпотрошить врага. И уж тем более негоже командиру отделения фотографироваться с расквашенным носом, который у него и до того не блистал изяществом линий. Особенно если не продержавшись в сидячем положении даже трех секунд, он опрокидывается назад, с размахом ударяясь затылком о землю, которую присягал защищать верой и правдой.
– Первая кровь! – провозгласил Реутов голосом массовика-затейника, подозрительно повеселевшего после недолгой отлучки за кулисы. – Следующий, сказал заведующий!
– Трое, – напомнил Хват, демонстрируя соответствующее количество пальцев.
– Окружайте его, мужики!
Маленький отряд взялся возглавлять рослый малоросс, на верхнюю губу которого так и просились вислые усы в пышном кобзарском стиле. Возможно, именно отсутствие таковых сделало его человеком нервным, вспыльчивым и горячим. Как бы то ни было, не дожидаясь, пока товарищи обойдут противника слева и справа, он ринулся в лобовую атаку, намереваясь разделаться с Хватом первым же диагональным ударом снизу вверх.
Это был очень хороший удар, почти непредсказуемый, мощный, стремительный. Ручища нападающего взметнулась от правого колена и, едва не вспоров рубаху Хвата ножом, приготовившись проделать обратное движение, чтобы перерубить ему запястье или локтевой сгиб. Любой разведчик знает, что колющие и режущие удары по рукам являются основой защиты и нападения. Не менее важно уметь превращать конец одного движения в начало второго. Все это было известно верзиле не понаслышке, но вряд ли он был готов к тому обескураживающему открытию, что противник умеет делать то же самое, только в два раза быстрее.
Ш-шух… Ш-шух…
Клинок Хвата полоснул сначала по правому бицепсу нападающего, затем вскользь приласкал его левое предплечье. Это были не смертельные ранения, нанесенные лишь для того, чтобы обездвижить чересчур длинные конечности верзилы, но он побледнел так, словно ему рассекли бронхиальную артерию, проходящую над внутренней частью локтя, и жить ему осталось не более двух минут.
Отправив его в нокаут коротким крюком слева, Хват кувыркнулся вперед, уходя от рубящего удара по затылку. Набегавший с противоположной стороны боец жалобно вскрикнул, почувствовав, как холодная сталь пронзает его бедро. Раненая нога подкосилась, он упал на одно колено и захлопал глазами, пытаясь понять, как и когда приключилось с ним это несчастье. Попади нож пятью сантиметрами выше, и он истек бы кровью раньше, чем ему наложили жгут, но Хват не собирался убивать ни этого парня, ни тех двоих, которые уже валялись на земле, ни того, который еще только подступал к нему, подстегивая себя истеричной руганью:
– Яблянахблятящабля…
– Мы не на турнире по фехтованию, – напомнил ему Хват. – Соберись, парень. Вспомни, чему тебя учили.
– Блянахятяща…
Не прислушавшись к совету, боец продолжал делать частые беспорядочные выпады, настолько энергичные, что воздух вокруг него раскалился до критической температуры.
– Остынь, – увещевал его Хват, легко уклоняясь от взмахов клинка.
– Это ты у меня остынешь, в морге, блянах… Уп!
Боец заткнулся, вытаращившись на свой располосованный по диагонали комбинезон. Хват позаботился о том, чтобы «союзник» не задел ни одного жизненно важного органа, но вид у раны был действительно впечатляющий. Замахнувшись еще раз, он вынудил бойца инстинктивно заслонить пах руками, после чего аккуратно смазал его по кончику подбородка левым кулаком.
– Стоп! – заорал Реутов, хотя в этом не было никакой необходимости.
Хват поднял руки, давая понять, что добивать раненых не намерен, чай, не на гладиаторской арене находится.
– Пусть парней перевяжут, – предложил он, – а потом продолжим. С ними все в порядке, не переживайте. Подлечатся немного и снова в строй.
– За них-то я не переживаю, – пробормотал Реутов, озираясь через плечо. – А вот твое ближайшее будущее представляется мне не слишком светлым.
Зрачки Хвата сузились на манер кошачьих, следя за перемещениями второй тройки, вооружившейся саперными лопатками. Эти не суетились, не пытались опередить друг друга и не лезли на рожон. Постепенно обступая Хвата с трех сторон, они приближались к нему, и запах их пота перебивал все остальные, включая аромат сосновой хвои. Это означало, что парни очень и очень нервничают, что они злы и напуганы, что они просто в бешенстве от расправы над своими товарищами и твердо намерены не разделять их участь.
Вряд ли их остановит вид крови противника. И приказы постороннего полковника тоже вряд ли остановят.
Разве что смерть или глубокий обморок.
А вы когда-нибудь пробовали вывести из строя здоровенного разведчика, вооруженного заточенной до бритвенной остроты лопатой? Нет? И правильно. Пусть этим занимаются другие. Те, для кого эти и многие другие предметы предназначены.
СТЕНОГРАФИЧЕСКОЕ ПРОТОКОЛИРОВАНИЕ ВЫПОЛНЕНО НА ОСНОВЕ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ, ПРИЛАГАЕМОЙ К ДЕЛУ.
«Вот он и говорит, этот псих, этот хрен грушовый, полковник ГРУ то есть… Вы, говорит, отметельте одного офицерика борзого, чтобы, значит, берег честь смолоду, а не по кустам во время зачистки отсиживался. Насмерть валить не надо, а покалечить слеганца – самое оно. Ответственность, говорит, беру на себя. Будут, мол, допрашивать, валите все на Реутова, а вы и ваш ротный не при делах, ваше дело маленькое.
Ну, мы и согласились, тем более что спиртяги по возвращении приняли, килограмма два. Поминали братишек наших, что с задания не вернулись. Чуток поддатые были, взвинченные, врать не стану. Сели в автобус, ротному на прощание ручками сделали и поехали. Сержант Птахин мне: что, Саня, братуха, пощиплем перышки фраерку? Я ему: а то! Трусов всяких терпеть ненавижу. Из-за них вся мерзопакость творится. Вот, говорят, крысы бегут с тонущего корабля. Ни хрена подобного. Он бы, корабль, и не тонул вовсе, если бы крысы на нем не развелись. Они, курвы, сначала напакостят, дыр в днище понаделают, а потом уж драпают. Такое мое мнение, хотя самому плавать не доводилось, я, блин, не морская душа, задница у меня ракушками не обрастает.
Ладно, излагаю по существу. Существо такое, что офицерик тот на самом деле никогда трусом не был, от пуль не бегал, за спинами солдатскими не отсиживался. Точняк. Не крыса, нет. Волчара. А глаза, как у дикого кошака, как его?.. Ну этот, пятнистый, с кисточками на ушах… О, точно, рысьи глаза, желтючие и злые. Глянет – как в пятак приложит. Или под дыхало.
Поначалу мы этого не просекли, не врубились, проще говоря. Смотрит и смотрит себе, хрен с ним. А вот улыбочка его нам сразу не понравилась, конкретно. Его, падлу, месить собираются, а он лыбится. С каких таких делов? Мы решили: обкуренный, ясный перец. В дымину наш офицерик. Сержант Птахин так и заявил: балдой, сука. Пойду, говорит, его резать. Он, говорит, свои смехуечки до гробовой доски вспоминать будет.
Короче говоря, офицерик ему по-быстрому в лобешник зарядил, и всех делов. Курит, значит, Птахин. В смысле, отдыхает. Ну, в отрубях валяется, никуда уже не спешит, команды не отдает, скучает.
