подвигу.

— Это лишнее.

— Лишнее? — приподнял брови Страхуил. — Все у тебя лишнее, начальник! Кто знает, что в жизни главное, что лишнее. Вот я расскажу тебе историю про одного мужика. Был он королем шмена на Лиговке. И его наконец повязали. Оттягивает король что положено, возвращается домой. А у него три дочери в большом порядке. Упакованы, как сестры Федоровы. Старшая ему и говорит: «Батя, живи у меня…»

Все это стало мне надоедать. Я понял, что должен защититься от надвигающегося хаоса. Он преследовал меня в Союзе, я уехал. Теперь он настиг меня в Америке. Хаос и абсурд.

Страхуил продолжает:

— Она ему: «Живи, говорит, у меня, батя. Вот тебе койка. Вот тебе любая бацилла из холодильника: колбаска, шпроты, разные ессентуки…»

Тут я прервал его:

— Откуда ты свалился на мою голову?

Страхуил не обиделся:

— Вот принесу горючего, бухнем и разберемся.

— Еще раз говорю — не стоит.

Друг мой отложил вилку, задумался. Лицо его озарилось светом глубокой выстраданной правоты. Я услышал:

— По-твоему, жизнь — что? Она — калейдоскоп. Сегодня одно, завтра другое. Сегодня ты начальник, завтра я. Вспомни Чинья-Ворык. Вспомни автомобильную мойку на Конюшенной.

Господи, да я и без него все помнил. Прожитая жизнь только кажется бесконечной, воспоминания длятся одну секунду. Конечно, я все помнил.

1965 год, ноябрь. Лагерь усиленного режима на станции Чинья-Ворык. Я военнослужащий, контролер штрафного изолятора.

Праздники ощущаются даже в лагерной зоне. У заключенных — выстиранные робы, начищенные дегтем сапоги. Над канцелярией вяло полощется широкий бледно-розовый транспарант:

«Через добросовестный труд — к социализму!»

Я сижу на вахте у знакомого инструктора. Он чинит мою бляху с напайкой. Над его столом — репродукция, вырванная, очевидно, из поваренной книги: жареный цыпленок, декорированный яблоками.

Звонит телефон:

— Срочно зайдите к лейтенанту Токарю.

Инструктор одалживает мне свой ремень. Я нехотя иду к зданию администрации.

— Есть дело, — говорит Токарь, — собирайтесь. Берите конвоира. Выводите бригаду из двух человек на отдельную точку. Хуриев вас проинструктирует.

— Что еще за дело?! — говорю. — Сегодня праздник!

Токарь приподнялся, одернул гимнастерку и сказал:

— Канализационная труба этого не знала, взяла и лопнула.

Он помолчал и добавил:

— Я ей от души сочувствую, потому что и мое терпение лопается. Ясно? Действуйте…

Через полчаса мы были на вахте: караульный и двое зэков-сантехников. Естественно, у всех дурное настроение — праздник. Хотя работы там было часа на два.

— В три будем дома, — сказал я одному из зэков.

Тот в ответ:

— Ну и что хорошего?

Второй добавил:

— Не дома, а в колонии усиленного режима — 1314/6.

Мы вышли из зоны, спустились к подстанции. Караульный сел на ящик из-под огурцов. Зэки разожгли костер, покурили, взяли лопаты.

День был морозный, солнечный. Дым над зоной поднимался вертикально. В поселке за ручьем играла музыка:

Так прошло около часа. Раза два зэки устраивали перекур. Впрочем, работали они добросовестно. Хотя бы судя по тому, что разделись.

Зэки были тощие, мрачноватые, примерно одного роста. Такие не запоминаются. Правда, один из них без конца ходил мочиться. Он-то вдруг и подошел ко мне:

— Хорошая погода, гражданин начальник.

Я спросил:

— Что надо?

Зэк подошел еще ближе — так, что караульный выкрикнул:

— Стой на месте!

Зэк остановился, доверительно подмигнул мне и сказал:

— Начальник, давай его схаваем ради праздника.

— Кого?

— Да петуха.

— Какого еще петуха?

— А вон, смотри.

Действительно, возле ручья гулял петух. Наверное, забрел сюда из Чинья-Ворыка.

— Вы что, — говорю, — совсем обнаглели?!

— В чем дело, начальник?

— Петуха не трогать. Продолжать работу.

— Начальник!

— Ни в коем случае.

Зэк молитвенно сложил на груди руки. Заговорил драматической лагерной скороговоркой:

— Начальник, кто узнает?! Я его уделаю в момент. Исполню как врага народа. А если что, ты не в курсе.

— Еще бы, — говорю.

— Он даже пикнуть не успеет. Вот и будет праздник.

— Особенно, — говорю, — для петуха.

После этого я смягчился и голосом лейтенанта Токаря выговорил:

— Действуйте.

Зэк свистнул, подзывая напарника. Я помахал караульному, чтобы не стрелял. Сантехники побежали к ручью.

Петух оказался неумным. Повел себя как участник троцкистско-зиновьевского блока. То есть простодушно зашагал навстречу собственной гибели. Ему бы удрать, так нет: развинченной мультипликационной походкой он двинулся в атаку. Головою поводил, как знаменитый саксофонист Чевычелов.

Через минуту все было кончено. Я огляделся — свидетелей нет.

Зэки вырыли ямку. Ощипывать петуха не стали. Просто вымазали его глиной и забросали сучьями. А сверху разожгли костер. Так он и спекся.

Караульный счел нужным объяснить мне:

— Глина вместе с перьями отвалится.

Я кивнул, дав понять, что считаю эту информацию ценной.