Шаповаленко не выдерживает, плюет и слезает на грешную землю. Он пополняет ряды болельщиков, подает реплики:

— Ха, Стернин, игрочишка, мазила… Вот Юра Чесноков или Дима Воскобойников из сборной Союза — это игроки, класс…

От волейбольной площадки Шаповаленко перекочевывает к столу настольного тенниса: «Амелин и Аверин — лучшие ракетки страны», оттуда — к спортивному городку: «Валера Кардемилиди на перекладине работает уверенно, соскок отработан… Юра Власов и Леня Жаботинский… для них шестьсот килограммов не потолок… Тамара Пресс в форме… Валера Брумель…» Главный Теоретик Спорта. Заниматься же зарядкой его заставляют из-под палки.

Мы отыграли, помылись, и когда я надевал майку, вдруг подумал: «Что надо сделать? Написать письма Лиле и Феде. Не тянуть резину! А что ответить?»

Я оделся, зарядил новую авторучку чернилами. Ею и напишем письма. Обновим.

В ленинской комнате сел в уголок. За соседним столом, выставив острые лопатки и насупив сросшиеся брови, склонился над «Химией» Владимиров — готовится в институт. Пора бы и мне браться за ум, учебники есть, учи, отслужишь — и сдавай экзамены. Механик по ремонту газовых плиток — это, конечно же, здорово, но хочу быть инженером-химиком. Тоже ничего. У двери аккордеонист наигрывал, подбирал мотив, притопывая в такт.

У окна — шахматисты в мучительных раздумьях, мне бы их заботы. Что написать в Звенигород?

В Звенигороде тем летом было много болгарского винограда, лотки завалены. Мы с Лилей купили килограмм, уселись на траве, у реки: мякоть высасывали, кожуру и косточки выплевывали. Назойливо и свирепо жужжали осы, лезли в кулек. Лиля откусила виноградинку, пососала, выплюнула кожуру в ладонь и вскрикнула, ужаленная: оса сидела внутри виноградины. Лиля поеживалась: «Как не цапнула за язык», а я целовал укушенную ладошку.

Мы с Лилей сидели на скамеечке в сквере. В аллее — дачницы с собаками на поводке, собаки рвались друг к другу, дачницы вопили: «У вас девочка?» — «Девочка!» — «И у меня, держите!» — «Не удержу!» Собаки лаяли, грызлись, их еле-еле разняли. Лиля усмехнулась: «Женщины не выносят друг друга».

Мы с Лилей играли в бадминтон, ракетки секли воздух, волан взлетал. Я отбил его слишком высоко, Лиля не достала, и он угодил в муравьиную кучу. Мы подошли, чтобы поднять волан, и остановились: в муравьином царстве была паника, но прежде всего муравьи бросились спасать личинки. Лиля сказала: «Самоотверженные муравьишки».

Мы с Лилей. Мы с Лилей.

Я разгладил бумагу, написал: «Здравствуй, дорогая Лиля! Получил твою весточку, благодарю. Рад, что ты жива-здорова, рад твоим спортивным успехам: первый разряд не шутка…»

Вздохнул, накрутил прядь на палец, размотал. Позолоченным пером вывел: «А у меня новостей нет. По-прежнему тяну солдатскую лямку, как ты пишешь. Да, еще два года моей пограничной службы и нашей разлуки. Я от тебя далеко, но этого расстояния не ощущаю: ты рядом. Люблю тебя по-прежнему. Очень люблю. Ты знаешь. Хотел и хочу, чтоб дождалась, стала моей женой. Извини, что письмо краткое — пространных сочинять не умею. Целую и обнимаю крепко. Твой Андрей».

Федору написал: «Благодарю за дружбу, за советы, но расписывать Лиле про пограничное житье- бытье не буду, это не по-мужски — взбадривать любовь таким способом, противоядием против моряка или кого иного может быть только одно: Лиля любит меня по-настоящему. А не любит по-настоящему — никакие романтические описания не нужны. Привет и наилучшие пожелания. Все».

Сложил письма, сунул в конверты. Душно. Все-таки очень душно летом в Каракумах. Не привыкнешь.

Надписал адреса, заклеил конверты, поднялся из-за стола и, чувствуя, что сутулюсь, вышел в коридор. Гулкий и длинный, он показался более гулким и более длинным, чем обычно. В середине его, перед выходом во двор, я задержался у стены, где с утра вывешен пестрый лист: «Командование, партийная и комсомольская организации, весь личный состав заставы поздравляют рядового Рязанцева Андрея Степановича с днем рождения!», внизу карандашная приписка: «Будь здоров, Андрейка!» — чей почерк, не разберешь, то ли Стернина, то ли сержанта Волкова, а может, Шаповаленко, или Темирова, или кого иного.

Я постоял у этого листка секунду и, стараясь держаться прямее, прошел в комнату дежурного — на подоконнике деревянный ящичек для писем. Перечитал адреса и опустил в узкую прорезь один за другим конверты, и они упали на дно с мягким, приглушенным стуком.

Они пролежат в ящике до тех пор, покуда дежурный по заставе не поставит на них треугольный штампик: «Солдатское письмо. Бесплатно» — и отрядный почтальон, рыжий, вертлявый ефрейтор, не заберет их вместе с остальными письмами. Сегодня четверг. А почта на заставу, как известно, приезжает дважды в неделю — во вторник и в пятницу.

Шор — солончак (туркм.).

Такыр — глинистая равнина (туркм.).

Тельтек — баранья шапка (туркм.).

Кош — стоянка чабана (туркм.).

Хоп — добро, договорились (туркм.).