нянькой, и о двух младших мальчиках, которых не видел и не хотел видеть. Когда по-деловому застучали колеса поезда, он даже чуть усмехнулся про себя, вспоминая Бесстыжева. Ему представилось, как, расчесав знаменитую на весь уезд бороду, придет Бесстыжев к нему в новой синей поддевке просить прощенья и будет сваливать все на самогон... А он не простит.

Поезд, на котором он ехал, шел бодро, как нужно, и правильно, по расписанию; это заставляло думать и о Петрограде: вошел в расписание... а не вошел сегодня, так завтра наверно войдет.

На всякий случай он спросил своего соседа в чиновничьей фуражке, читавшего как раз 'Новое время':

- Ну что там пишут насчет Петербурга?

- Пе-тер-бур-га больше на свете нет, как известно, а есть Петроград! наставительно ответил чиновник, хотя был, должно быть, вдвое моложе Полезнова, с черными тонкими усиками, закрученными колечком. Но тут же улыбнулся добродушно и добавил:

- Демонстрации как будто были... Ничего, пустяки.

Потом присмотрелся к Полезнову очень внимательно, не переставая улыбаться, а закончил совсем неожиданно:

- Вы - исконный русский дворянин, да?.. И в гербе у вас какая-нибудь этак медвежья лапа... Так?.. Я угадал?

- Гм... - поднял брови Полезнов, удивясь угрюмо. - Что я - посконный мужик, это так, а до дворянина мне еще довольно далеко!

- Однако... надежды не теряете?.. Угу... Все-таки... да... большая прочность в лице... Этакое что-то русско-медвежье... Ничего, вы не обижайтесь...

- А львиного ничего во мне нет? - угрюмо спросил Иван Ионыч.

- Ма-ло-ва-то!.. Да... Сейчас я буду угадывать дальше.

- Очень мне это нужно! - сердито крякнул Полезнов. - Я ведь не угадываю, что вы-то за птица!

- Однако же неожиданно и вы угадали! - оживился и повеселел еще более чиновник. - Я действительно птица!.. Моя фамилия - Воробьев!..

И при этом для большей учтивости он даже привстал немного, будто рекомендуясь. Он поглядел ожидающе, даже на правой руке отставил большой палец и разогнул ладонь, но Иван Ионыч не сказал ему своей фамилии и круто отвернулся к окну, откуда глядели сиреневые снега.

Тогда чиновник приставил палец к носу, как это делают артисты кино, когда изображают человека, близкого к блистательной догадке, и сказал вдруг таинственно:

- Я понял!.. Вы - нувориш!

- Что та-ко-е? - глянул сердито Полезнов.

- Не обижайтесь!.. Это - модное слово... Вы... как бы это сказать нежнее?.. работаете на оборону страны. Так? Я угадал?

- Конечно, работаю, - согласился Полезнов. - Я без дела не сижу, я работаю, конечно... все так же должны работать, вот!.. И вы в том числе!.. Вы в Рыбинск едете?

- Вот видите!.. Вы тоже угадали! - засиял чиновник насмешливыми, темными, как осколки черного стекла, глазами. - В Рыбинск, да, да, в Рыбинск!.. Так и создаются у нас сведения о жизни: мы должны угадывать, чтобы знать... хотя в то же время должны и что-нибудь все-таки знать, чтобы угадывать, не так ли?

На первой же станции он вышел, весело оглядев при этом Ивана Ионыча, и даже взял по-военному под козырек на прощанье.

Газету он оставил сознательно или забыл, и Полезнов долго косился на нее с неприязнью, но от скуки все-таки взял и по привычке начал просматривать объявления. И странно, как только среди огромного полотнища объявлений попалось ему хорошо знакомое 'Продаются львы', это его как будто поставило на свое прежнее место. Он сказал самому себе: 'Раз продаются еще, значит не проданы...' И будто и в самом деле какой-то необыкновенный барыш мог еще он взять на этих двух львах, он потянулся довольно. Мысль о том, что объявление объявлением, а какой-нибудь Чинизелли или цирк 'Модерн' мог вчера еще купить и вывезти к себе этих Жана и Жака, он отбросил решительно. И опять по-вчерашнему отчетливо, деловыми словами подумал: 'За две красных тысячи купить, за четыре красных тысячи продать...'

Когда вылез Полезнов на своей станции, то спросил у истопника, когда пойдет встречный на Псков, чтобы ни в коем случае не опоздать к петроградскому. Оказалось, что складывалось это удачно: через три четверти часа ожидался поезд на Псков. И уж полнейшей удачей показалось Полезнову: тот, к кому он ехал, белобрысый (и ресницы белые, как в муке) рыбинский мещанин Поденкин Егор Петрович как будто нарочно ждал его на станции.

Он пил чай с домашними медовыми пряниками вместо сахара. Белые волосы его прилипли к розовому потному лбу, и глаза (серые) казались тоже порозовелыми. Курчавую бородку его можно было принять просто за седую, до того льняной был в ней мягкий волос. Иван Ионыч знал, что ему под пятьдесят, а кто не знал, мог бы дать и двадцать восемь, таким он казался моложавым. И улыбался он вкрадчивой, сладкой улыбочкой и говорил полушепотом и с оглядкой.

У него оказалось все хорошо.

- Шатиловского достал, крупного и поценно, - шепнул он ласково, угощая чаем. - Подвод только не соберу, чтобы сразу подвезть... Правда ведь, лошади остались калеки, а люди - почитай, бабы одни.

- Бабы тебе - чего же лучше, - буркнул Полезнов. - Ты же до баб ласый! - и вспомнил, что уж раза четыре, если не больше, говорил ему это.

- Да ведь, Иван Ионыч, - с тихим смешком отозвался, как и раньше, бывало, Поденкин, - очень уж их, баб этих, бесчисленно много, а я все один!

- Ты не женись! - убежденно буркнул Полезнов. - На кой черт!

- Истинно!.. Я тоже того же мнения... Чиста моя душа, и чист воздух для меня, и никогда еще не было мне в бабах отказу!.. - одушевился Поденкин. - А солдатки, теперь взять, ну что же они, подлые, вытворяют - уму непостижимо!.. Говоришь даже какой: 'Да ведь у тебя муж на фронте, может, смертельной мукой теперь исходит, а ты...' Так она, веришь ли, такое слово об нем скажет, это об муже-то, что только бы в мужской компании, и то по очень уж пьяной лавочке... Вот они какие лахудры!

- Пропала Россия! - сурово поглядел на него Полезнов, отложил в сторону медовые пряники, отставил стакан чаю и яростно поднялся.

И все время потом, пока он ждал обратного поезда и говорил с Поденкиным о делах, он оглядывал его подозрительным, косым взглядом. Был Егор хорошего роста, статен; волосы из-под новой шапки завивались кольцами, как у кучера; черный романовский полушубок очень к нему шел: от него он казался еще белее лицом.

- В Бологом давно был? - спросил его Полезнов, отвернувшись.

- Да ведь на прошлой неделе, а что?

Полезнов очень хотел спросить: 'А ночевал где?', но спросил:

- Бесстыжева видел?

- Бесстыжев наш, кажись, хочет свою торговлю открывать, - отозвался Поденкин и тоже отвернулся, как будто затем, чтобы посмотреть на подходивший поезд.

А Полезнов наблюдал его искоса и думал: 'У меня в доме ночевал!'

Насчет Бесстыжева и его будущей торговли он не сказал ни слова, а когда подошел поезд, то так заспешил садиться, что сделал вид, будто совсем не заметил протянутой ему на прощанье длинной руки Поденкина. И только из окошка вагона кивнул ему головой, чуть дотронувшись до бобра шапки.

- Счастливый путь! - крикнул ему Поденкин, ласково от солнца жмурясь.

'У меня в спальне ночевал, подлец!' - растерянно думал, глядя на него, Полезнов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В Бологом, на вокзале, узнал Иван Ионыч, что поезд на Петроград опоздал больше чем на шесть часов из-за заносов, а воинский пробился и подходит.

Подсев ближе к лампочке и сопя от усилий, он начал было в записной книжке писать карандашом прошение, какое должен был подать на Бесстыжева, припоминая другие его проделки, тоже очень похожие на мошенничество, но решил наконец, что адвокат завтра в Петрограде с его же слов напишет это гораздо лучше и подведет нужную статью законов; записал только, что двенадцать тысяч были даны Бесстыжеву новенькими пятисотрублевками восьмого февраля, и к этому добавил: 'Расписка не взята по случаю