Юноша снова осторожно нагрел режущую кромку. На этот раз металл стал темнее — соломенно-палевый, бронзовый. Когда бронзовый тон волнами побежал по лезвию, Перрин отложил свое изделие в сторону — охладиться. Потом можно будет заточить режущую кромку. Повторное охлаждение в воде разрушило бы закалку, сделанную Перрином только что.
— Очень аккуратно работаешь, — похвалил кузнец. — Ни одного лишнего движения. Ты ищешь работу? Мои подмастерья бросили учебу, все трое сразу, недоумки бестолковые, а у меня много работы, ты мог бы мне помочь.
— Я не знаю, долго ли пробуду в Тире, — покачал головой Перрин. — Я бы поработал еще немного, если вы не возражаете. Давно уже не работал в кузнице и скучаю по этому делу. Может быть, я успею докончить кое-что из того, что не доделали ваши ученики.
Кузнец громко фыркнул:
— Ты умеешь больше любого из этих увальней; только и могут, что толкаться да глаза таращить, бормоча о своих ночных кошмарах. Как будто у людей не бывает иногда ночных кошмаров. Да, можешь работать здесь сколько захочешь. Да озарит нас Свет, у меня заказы на дюжину тесел, и на три бондарных струга, и соседу-плотнику необходимо долото... И вообще перечислять устанешь. Начни с тесел, посмотрим, сколько успеем сделать до темноты.
Перрин окунулся в работу, на время забыв обо всем, кроме жара металла, звона молота и запаха горна. Но наступил момент, когда он поднял голову и увидел кузнеца — тот сказал, что его зовут Дермид Аджала, — снимающим свой жилет, а двор кузницы уже погруженным в темноту. Весь свет исходил от горна и пары ламп. А на наковальне у одного из холодных горнов сидела Заринэ и наблюдала за Перрином.
— Так ты, кузнец, и вправду кузнец, — сказала она.
— Именно так, госпожа, — одобрительно вставил Аджала. — Говорит, что подмастерье, но работа, которую он проделал сегодня, не всякому мастеру по плечу, вот мое мнение. Прекрасные удары и более чем уверенные и ровные.
Слушая эти похвалы, Перрин переминался с ноги на ногу, и кузнец подбодрил его усмешкой. Заринэ смотрела на обоих с непонимающим видом.
Перрин пошел повесить жилет и фартук на место, но, снимая их, внезапно почувствовал спиной взгляд Заринэ. У него было такое ощущение, словно она прикасалась к нему; на мгновение исходящий от нее травяной запах обдал Перрина волной. Он быстро натянул через голову рубашку, торопливо, кое-как заправил в штаны и рывком надел куртку. Обернувшись, он поймал взглядом одну из тех загадочных улыбок, которые всегда заставляли его нервничать.
— И этим ты собираешься теперь заниматься? — спросила она. — Ты проделал весь этот путь, чтобы снова стать кузнецом?
Аджала помедлил, закрывая двери во двор, и прислушался.
Юноша подобрал тяжелый молот, которым работал. Боек инструмента весил фунтов десять, а ручка была длиной с предплечье Перрина. Минуту он держал этот молот в руках, и его рукам было очень хорошо. В них молот был на своем месте. Кузнец глянул один раз в глаза своего помощника и больше не обращал на них внимания. Какая разница, какого цвета глаза, главное — работа, умение обращаться с металлом, мастерство.
— Нет, — печально проговорил Перрин. — Когда-нибудь, я надеюсь, придет день. Но еще рано. — Он собрался повесить молот в предназначенное для него гнездо на стене.
— Возьми его себе, — сказал Аджала, кашлянув. — Не в обычае у меня раздавать хорошие молоты, но... Сегодня ты переделал работу, которая стоит намного больше, чем этот молот, и, может быть, он поможет тебе «когда-нибудь». Знаешь, парень, если я и видел кого, кто рожден для кузнечного молота в руках, так это ты. Так бери его. Бери, он твой!
Перрин сжал ручку молота. В руке инструмент чувствовался как нельзя лучше.
— Спасибо, — сказал он. — Я даже не могу выразить, как много это для меня значит!
— Только не забывай про свое «когда-нибудь», парень. Помни об этом.
Когда они вдвоем вышли из кузницы. Заринэ посмотрела на Перрина и спросила:
— Кузнец, а ты представляешь, какие все вы, мужчины, странные? Нет, я и не надеялась, что ты это понимаешь. — Она бросилась вперед, оставив его почесывать затылок одной рукой и сжимать молот — другой.
Никто в общем зале гостиницы не обратил особого внимания на парня с золотистыми глазами, который нес в руке кузнечный молот. Перрин поднялся в свою комнату, напомнив себе обязательно зажечь сальную свечу. Его колчан и топор висели на том же деревянном колышке, вбитом в оштукатуренную стену. Юноша взвесил топор в одной руке и молот — в другой. По весу топор с лезвием в виде полумесяца и толстым шипом был фунтов на пять-шесть легче молота, но Перрину казалось, что он в десять раз тяжелее. Переложив топор в петлю у себя на поясе, он поставил молот на пол под деревянным колышком, прислонив его ручку к стене. Рукоять топора и ручка молота почти соприкасались — два куска дерева одинаковой толщины. Два куска металла, почти одного веса. Перрин долго сидел на табуретке, пристально глядя на них. Он все еще не отрывал взгляда от молота и секиры, когда в дверь просунул голову Лан:
— Идем, кузнец! Надо кое-что обсудить.
— Я и
— Что, тоже зима на мозги подействовала? Нечего косо смотреть на меня, кузнец. Если ты не в силах больше нести свою ношу, то рискуешь стянуть с горы всех нас.
— Я в силах нести все, что надо, — проворчал Перрин. — Все, что нужно, я сделаю. Чего тебе нужно?
— Ты, кузнец. Ты мне нужен. Разве не слышал? Пойдем, фермерский сынок.
Прозвище, которым так часто называла его Заринэ, заставило юношу сейчас же сердито вскочить с места, но Лан уже отвернулся. Перрин выскочил за ним в коридор и быстро пошел в ту часть здания, которая выходила окнами на улицу. Он намеревался заявить Стражу, что уже вдосталь наслушался и «кузнеца», и «фермерского сынка» и что его имя — Перрин Айбара. Страж нырнул в отдельную, единственную в гостинице столовую. Окна этой небольшой комнаты смотрели на улицу. Перрин поспешил за ним.
— А теперь слушай,
— Слушать будешь ты, Перрин, — прервала его Морейн. — Помолчи и слушай. — Лицо женщины было спокойным, но ее глаза казались такими же мрачными, как и голос.
Перрин сразу и не заметил, что в комнате были и другие, кроме него самого и Стража, который теперь стоял, опершись рукой о полку неразожженного камина. Посреди комнаты за столом из цельного черного дуба сидела Морейн. Ни один из стульев с высокими резными спинками не был занят. В другом конце комнаты, напротив Лана, с угрюмым видом прислонилась к стене Заринэ, а Лойал просто уселся на полу, поскольку ни один из стульев ему не подходил.
— Я рада, что ты решил присоединиться к нам, фермерский сынок, — саркастически заметила Заринэ. — Морейн ничего не хотела говорить, пока ты не придешь. Только смотрит на нас, будто решает, кому из нас вскоре придется умереть. Я...
— Замолчи, — резко сказала Морейн. — Один из Отрекшихся в Тире. Благородный Лорд Самон — это Бе'лал.
Перрин задрожал. Лойал зажмурился и простонал:
— Я мог бы оставаться в стеддинге. Наверное, я был бы вполне счастлив. Женат, кого бы мать для меня ни выбрала. Она прекрасная женщина, моя мать, и плохой жены для меня не нашла бы! — Казалось, уши совсем потерялись в его лохматой шевелюре.
— Ты можешь вернуться в Стеддинг Шангтай, — ответила Лойалу Морейн. — Сейчас же уезжай, если хочешь. Задерживать тебя я не стану.
Лойал открыл один глаз.
— Я могу ехать?
— Если желаешь, — подтвердила она.
— О! — Он открыл второй глаз и почесал щеку толстыми пальцами, похожими на колбаски. — Я полагаю... полагаю... если у меня есть выбор... я останусь со всеми вами. Я уже сделал очень много записей, но не достаточно, чтобы закончить мою книгу, и я не хочу покидать Перрина и Ранда...
